Небо начинается с земли. Страницы жизни
Шрифт:
Кончился этот полет тем, что по радио запросили помощь из Нарьян-Мара. Когда прибыла помощь, оказалось, что машина сидит на реке, а была уже середина мая. Из-под снега показывалась вода, местами лед был промыт.
Самолет втащили на небольшой островок, и пассажиры уехали с нарьян-марской санной экспедицией.
А экипаж самолета сидел полтора месяца на пустынном островке, пока не вскрылась река и до них не добрался первый пароход.
Бесславная история этого перелета стала известна среди полярных летчиков, а слова «не везет» приобрели особый смысл. Когда кого-нибудь хотели упрекнуть в легкомысленном отношении к делу, говорили: «Не везет!»
Корона
Оговорюсь сразу: лично я королей никогда не видел и не встречал. Мне о них рассказывали товарищи-летчики. Но однажды я побывал в небольшом стойбище на берегу северной реки Пенжины. Правда, королевского замка здесь не оказалось, но я познакомился с «подданным» и «приближенными» его величества. Мне показали даже «наследного принца» – немолодого уже, угрюмого коряка, ставшего, кстати сказать, отличным пастухом общественного стада. Владения северного «монарха» простирались на огромной территории, омываемой водами Берингова и Охотского морей, где находится Корякский национальный округ.
Здесь в основном обитают коряки, или, как они сами себя называют, «чавчыв», что означает «оленьи люди». За годы Советской власти коряки шагнули из первобытного общества сразу в социализм. Они увидели самолет раньше, чем колесо обыкновенной телеги.
В двадцатых и начале тридцатых годов «оленьи люди» жили еще родами. Каждый род – особое кочевье. В роду три или четыре семьи бедняков, имеющие по пятнадцать – двадцать оленей, и одна кулацкая семья, владевшая стадом в пятнадцать, а то и в двадцать тысяч оленей. Сообща члены рода следили за стадом, охраняли его по очереди, не считаясь с тем, у кого сколько оленей. Коммунисты с Большой земли, принесшие в тундру закон новой жизни, сталкивались в своей агитационной работе с такими возражениями богатеев: «Мы живем так, как нас учит Советская власть, – коммуной. У нас все общее…» Два десятка и двадцать тысяч оленей – общие?! А бедняки, с малых лет привыкшие пасти не принадлежащий им скот «заодно» со своим, долго не могли понять: как же можно жить иначе?
Вот у коряков-то и был свой… «король». История этой «династии» довольно древняя. Какие-то предприимчивые не лишенные юмора торговцы привезли сюда бутафорскую медную корону, надели ее на голову самого богатого оленевода и провозгласили его «королем». С тех пор медный зубчатый обруч переходил по наследству от отца к сыну. Правда, «король» не имел никакой особой власти, кроме той, которой он обладал как крупнейший кулак. Тем не менее ему отдавали почести. Только в 1934 году, незадолго до моего прилета, корону сорвали с головы последнего «короля», древнего старика. Говорят, много было крику – старику очень не хотелось расставаться с короной. «Мне осталось жить немного, – плакался он, – дайте доносить до смерти».
Корону разломали и растащили по кусочкам на память.
…Мир тесен, особенно летчику, даже если он водит воздушные корабли над безлюдными просторами Арктики. Нет-нет да судьба приведет туда, где довелось когда-то побывать и твой давний прилет еще не забыт.
Уже после войны я вновь попал в стойбище на реке Пенжине и, конечно, не узнал его. Теперь это большой поселок из рубленых домов, с радиоантеннами на железных крышах, со школой, клубом, магазином, небольшой больницей. Старожилы, посетовав, что из черноволосого я стал белым, признали во мне того самого воздушного «каюра», который прилетал сюда в год, когда сняли корону с «короля».
После обильного угощения олениной – жареной, вареной и мороженой, что считается особым лакомством, а мне в знак особого уважения преподнесли еще и оленью кость с мозгом, – я коротал вечер в жарко натопленном кабинете директора совхоза.
За окном выла пурга, вздымая тучи сухой снежной пыли.
– В такую погоду у нас замирает вся жизнь, – говорил директор совхоза. – Люди сидят по домам. Немало было случаев, когда пойдет человек в пургу к соседу, что живет рядом, ну, в ста метрах, да так и не дойдет. На днях один наш работник двое суток просидел в бане. Хорошо, хоть на нее наткнулся, а то так и замерз бы в двух шагах от своего дома…
– С пургой все встречались, – заметил я. – Вы бы лучше про себя рассказали!
– Много нечего говорить, – улыбнулся мой собеседник. – Я такой же коряк, как и все, местный, только, может, довелось учиться поболее. Кончил Институт народов Севера, потом ветеринарный… Вот уже пять лет, как командую совхозом, оленей у нас около тридцати тысяч…
Директор легонько постучал пальцем по чернильнице на письменном столе. Затейливый чернильный прибор был искусно выточен из моржовой кости. Резчик создал фигуры людей, оленей, собак. В костяные сопки, служившие фоном для всей композиции, был вделан зазубренный кусок меди.
– Вы про корякского короля слыхали? – спросил хозяин чернильницы. – Вот кусочек его короны. Он достался моему отцу, самому бедному из подданных его бывшего величества. Отец был председателем комитета бедноты и сам содрал корону с короля… Все это вырезал мой друг, я его и попросил вмонтировать сюда мой сувенир… Придет когда-нибудь такое время, когда от всех королей на земле останутся лишь обломки их корон…
«Куропаченье…»
В ту пору, когда наши летчики только начинали летать над суровыми, мало исследованными северными землями, им частенько приходилось совершать вынужденные посадки. Причин для этого было много: коварство погоды, непривычка к условиям Севера, отсутствие точных карт, да и машины тогда были не вполне приспособлены.
Когда происходила вынужденная посадка, люди окапывались в снежных ямах наподобие куропаток, зарывающихся от холода в снег. Постепенно среди летчиков распространилось выражение «куропачить», то есть жить в тундра примерно в таких условиях, как эти птицы.
Сядешь, бывало, неизвестно где – и рад, что хорошо сел (если не сломал машину). А радоваться-то нечему: что ждет в неожиданном плену, никто не знает.
Однако нос вешать у нас не полагалось. Остановишь, бывало, мотор и сообщаешь экипажу:
«Приехали! В какой ангар будем ставить машину?»
И вот тут начинается «куропаченье»…
Летчик Бестанжеев со своими товарищами просидел как-то двое суток, укрываясь от пурги под… крылом самолета. Их так занесло снегом, что люди пробивали в снегу дырку и дышали через эту отдушину.
Примерно так же поступали и местные жители, когда непогода заставала их в пути. Начинается пурга – каюр сейчас же останавливает собак и валит нарту набок. Собаки уже знают: раз нарта на боку, значит, будет отдых. Дает каюр им по одной юколе (сушеная рыба), а сам лезет в спальный мешок. Всех их скоро заносит снегом. Так лежат они долго, пока не проголодаются. Если к тому времени пурга не кончилась, каюр встает, берется за ремень упряжки и по очереди вытаскивает собак из их снежных гнезд. Встряхнувшись, они съедают новый паек и опять ложатся на свое место. И так до тех пор, пока не кончится пурга.