Небо остается...
Шрифт:
А тут еще приходил в обком старый коммунист Новожилов, дал наилучшую характеристику Васильцову, получили письмо от Героя Советского Союза подполковника Жиленко. Антохину все яснее становилось, что на Васильцова были наветы, что этого молодого коммуниста надо защитить.
И наконец, после соответствующего запроса в органы, пришло письмо от сотрудника Особого отдела Георгиева, который полностью подтвердил результаты проверки в начале тысяча девятьсот сорок третьего года командира Красной Армии Васильцова.
Максим Иванович постучал в двести шестнадцатую комнату и открыл дверь. Антохин оказался человеком лет сорока пяти, с нездоровым румянцем на щеках, редкими волосами; нашивкой тяжелого ранения над карманом зеленого кителя.
Он пошел навстречу Васильцову с протянутой рукой:
— Здравствуйте, Максим Иванович! Мы решили не нарушать ваше лечение и не отзывать из санатория даже по случаю большой радости. Поздравляю! Вы восстановлены в партии с сохранением стажа…
От волнения на лице Васильцова резче проступило пятно ожога, а волосы словно бы посветлели. Антохин пожимал его руку крепко и осторожно.
— Ну, за работу, дорогой товарищ!
Васильцов медленно шел по улице, еще переживая разговор с Антохиным. Остановился у витрины с газетой недельной давности, пробежал глазами заголовки: «Дело чести комбайнеров Дона», «На строительстве школы № 75», «В новом доме». На последней странице резанула, глаза жирная траурная рамка: «Владимир Сергеевич Новожилов». Да как же это?! Как же? Когда?
Он рванулся к телефонному автомату, набрал номер Новожиловых. Убитым голосом Клавдия Евгеньевна произнесла еле слышно:
— Слушаю…
— Клавдия Евгеньевна, это Максим Иванович… я только что узнал…
В трубке послышались рыдания, потом Клавдия Евгеньевна с трудом справилась с собой:
— Володе запретили вставать… а он пошел в обком, сказал, что у одного друга неприятности, надо помочь… Когда вернулся домой, ему совсем плохо стало… Я вызвала скорую, а пока он приехала, Володенька уже не дышал…
— А Лиля где? — сдавленно опросил Васильцов.
— На практике. Приезжала на похороны и снова уехала.
— Я могу к вам прийти?
— Сейчас не надо, — словно извиняясь, попросила Клавдия Евгеньевна, — позже, — и снова разрыдалась.
Через месяц Максим Иванович поехал в Ленинград. В этом городе он был впервые, но, как это ни странно, его не оставляло ощущение узнавания: Литейного проспекта, Казанского собора, изящного рисунка ограды Летнего сада. Даже когда на Аничковом мосту он, спрыгнув на ходу с трамвая, угодил в объятия милиционера, незамедлительно оштрафовавшего провинциала, Максиму казалось, что вот такое же когда-то уже было с ним и именно здесь.
Он почему-то знал этот город и в дальние времена, и до войны, и во время блокады, знал его дома с надписями: «Здесь жил Чернышевский», «Здесь жил Гоголь», прежде ходил по священным камням Сенатской площади, видел горящие факелы «рогатых», с выступающими носами, судов, ростральные колонны у Биржи.
Только немного насытившись «узнаванием», Максим Иванович пошел на Васильевский остров разыскивать Костромина.
Он обнаружил его в старом особняке, поврежденном снарядом, с гулким двором-колодцем, заполненным черными штабелями впрок заготовленных дров.
Дверь ему открыл человек, лицом очень похожий на Константина Прокопьевича, но располневшего. «Брат», — подумал Васильцов. Так и оказалось.
Константин Прокопьевич обрадовался Васильцову. Из писем Макара Костромин знал о делах Максима Ивановича, но расспрашивать стал лишь о том, как идет работа над диссертацией, и ответом остался доволен:
— Да и я, коллега, тоже не бездельничаю, — таинственно сообщил он, — обдумал кое-что весьма любопытное…
Достал из ящика письменного стола лист, заполненный формулами:
— Вот, извольте полюбопытствовать…
Возвратившись в Ростов, Максим Иванович институт оставил — не мог же он признать Борщева своим руководителем — и стал работать в вечерней рабочей школе при Ростсельмаше, дабы иметь «прожиточный минимум». Да и мучила мысль, что не помогает материально дочери.
Он нашел комнату на Амбулаторной улице, с которой они выбивали немцев в 1941 году.
Затем зашел к Макару Подгорному — у него перед отъездом в Ленинград оставил свое имущество, в основном книги.
Макар познакомил его с женой Фаей — болезненного вида женщиной, вероятно, старше его.
— Ну, друже, — густым — голосом говорил Макар, — и с меня взыскание сняли, а гражданину Рукасову его передали — «за недобросовестную подготовку справки». Ничего, мне для него не жаль… И партбюро указали на непродуманное решения. Так что, курилка, мы еще увидим небо в алмазах. Как тебе работается в школе взрослых?
— Все в порядке, — ответил он Макару.
Учениками Васильцова оказались и немолодые, уже семейные мастера, и заводские ребята, кому война не дала окончить среднюю школу. Учебная нагрузка была небольшой, но все же Максим смог ежемесячно переводить деньги для Юленьки.
Да и свободного времени теперь у Максима — для продолжения работы над диссертацией — оставалось предостаточно.
Глава двенадцатая
После всех вызовов и проработок Лиля с Тарасом довольно долго не виделись. Когда же Тарас наконец вышел из шокового состояния, то стал просить ее «хотя бы раз» встретиться — на квартире у Инны.
Лиле противна была трусливость, проявленная им, но и жаль его — таким потерянным, несчастным предстал Тарас перед ней и так, видно, нуждался в поддержке именно сейчас.