Небо падает
Шрифт:
На фотографиях не видно было ни клопов, ни ужасного гостиничного сервиса. Во всей Гауте было только четыре человека, умевших определить, который час. И все они были в правительстве. Остальные считали, что в этом маленьком раю важны только время обеда и сна. Спать ложились по солнцу, а обедали — по велению желудка.
Время нужно было только психам-туристам и Пожизненному Вождю. Вождю время было нужно, чтобы знать, когда встречать самолеты, начинать парады и сообщать, что настала пора.
В пятидесятые генералиссимус Франциско Экман-Рамирес объявил, что
Генералиссимус не вполне знал, как это делается, но предполагал, что в невероятной неразборчивости девушек Сан-Гауты и потрясающей похотливости мужчин следует обвинить Запад, в особенности Америку. Ужасные санитарные условия, болезни и голод помогали все-таки поддерживать рождаемость на уровне простого воспроизведения.
Но из-за сообщений, что пора настала, с Запада стали приходить корабли с продовольствием, западные благотворительные общества стали чистить помойки и читать лекции о том, как продлить жизнь. Они посылали сюда докторов и медсестер. Появились лекарства. Позорный показатель детской смертности понизился. Появилось больше взрослых особей. Они стали рожать больше детей. И теперь действительно пора генералиссимуса Экман-Рамиреса стала подходить к концу. При таком скоплении людей встала проблема загрязнения окружающей среды. Голод усиливался, что привело к самому худшему — объединению либеральных протестантов, евреев-интеллектуалов и монашек. Они выработали подробную социальную программу для борьбы с этими ужасами.
И подали все в таком виде, что каждый, кто не восставал против существующей формы правления, был хуже самого дьявола. Все, кто был за борьбу с диктатором, автоматически считались приверженцами добра. С диктатором мечтали бороться бандиты, жившие в горах, которые уже много поколении, еще до прихода испанцев специализировались на грабежах, насилии и убийстве невинных — женщин, детей и безоружных крестьян.
Но теперь они прицепили на красный флаг крохотную звездочку, назвали грабежи и насилие “партизанской войной” и объявили, что борются за освобождение.
Их немедленно вооружили кубинцы, что вынудило генералиссимуса обратиться за оружием и помощью к американцам. Поэтому, если раньше от набегов бандитов страдало раз в год одна-две деревни, то теперь набеги стали еженедельными. И если раньше национальная армия пару раз в год палила из пушек в сторону гор, то теперь пришлось проводить ежедневные рейды.
Человеческие потери были огромными, особенно они возросли после того, как монашки вернулись в Америку с рассказами о зверствах и начали сбор денег на борьбу с варварством. Это не было полной ложью. Генералиссимус действительно был варваром. Но то же можно было сказать и про представителей освободительных сил, коих монашки по своей наивности обряжали в спасители. Монашки не представляли себе всей бесконечности собственной наивности и не задумывались о том, правильно ли они понимают, что происходит. Но им так нравилось рассказывать о страданиях.
Казалось, крови, льющейся на улицах Читибанго, не будет конца, потому что было убито еще недостаточно людей, чтобы скомпенсировать прогресс в здравоохранении и сельском хозяйстве. Проблема для центральноамериканской страны типичная.
В Сан-Гауте принимали журналистов, которые желали знать подробности о зверствах генералиссимуса. И так Кэти, которая всегда следила за событиями в мире, узнала о мяснике Экман-Рамиресе, человеке, чья резиденция охранялась артиллерией и беспощадными головорезами.
Когда человек с широкими запястьями вошел в ее жизнь, Кэти вспомнила именно об этом. Ей захотелось увидеть, как мясника из Читибанго разорвут в клочья. Она могла выбрать кого-то еще. Ее потрясающий спутник мог уничтожить кого угодно. Но ей хотелось выбрать кого-то подальше от Бостона и от генератора. Она хотела найти для своего нового знакомца достойного противника. Русские определенно не годились. В одно мгновение она остановила свой выбор на мяснике из Южной Америки. Она подумала о том, какой замечательный бой разыграют его знаменитые телохранители. Если этот Римо проиграет, она найдет, чем откупиться, если выиграет — она получит истинное наслаждение, присутствуя при этом.
Но самое главное, что ей сейчас было все равно, что произойдет. Ей хотелось быть рядом с Римо.
— Да, я совершенно уверена. Похоже, это именно те джунгли. У него была замечательная гасиенда.
— У всех здешних диктаторов такие, — сказал Римо.
— У него была островерхая шляпа.
— И это здесь не редкость.
— А нос у него не висел как слива, — сказала Кэти. — И волосы не такие, будто сделаны на пластиковой фабрике.
— Может, это Экман-Рамирес, — сказал Римо. Он видел однажды фотографию в журнале.
— Он сказал, что хорошо заплатит за опыт. Я и не знала, что это принесет столько страдания. Бедные животные.
— Ты сама видела это оружие?
— Он сказал, что оно у него есть. Он его спрятал. Я должна была догадаться.
— Почему? — спросил Римо.
Он заметил, что ей трудно идти по тропе. Местные посмотрели на его запястья и сразу стали ему доверять.
Почему, он не знал. Но он был уверен, что они смотрели на его запястья, когда говорили не только, где живет генералиссимус, но и где он сейчас.
— Все эти статьи. Я им не верила. Я думала, там все вранье, а ты говоришь, что это может принести вред людям.
— Ты что, не видела там животных? — спросил Римо.
— Видела. И видела, как они страдают. Да, — сказала Кэти.
Она сделала так, что ее блузка распахнулась, обнажив вздымающуюся грудь, блестевшую на сангаутском солнце. Кэти умела так изящно распахнуть блузку, что могла делать что угодно со взглядами мужчин, заставляя их наклоняться через стол, выворачивать под немыслимым углом шею и забывать о том, о чем они должны были в тот момент думать. Правильно распахнутая блузка была для нее так же незаменима, как портативный компьютер.