Небо в огне
Шрифт:
Подполковник положил трубку.
– Вот какие дела, друзья. Ну, что же - можете быть свободными. Берите машину и езжайте отдыхать. Наконец-то я обрел дар речи.
– Отдыхать?-сказал я.-Нет уж, товарищ начальник. Если разрешите, мы подождем результата. Интересно все-таки…
И мы остались. Ждать пришлось недолго. Солидно загудел телефон. Начальник штаба схватил трубку:
– Слушаю! Да, у телефона. Так… Так… Все ясно. Я же говорил! Пожалуйста… Не стоит благодарности… Конечно, хозяину была бы неприятность, а тебе вдвойне. Будь здоров!
Начальник штаба потер пальцами глаза, потянулся и откровенно зевнул:
– Ну, братцы, а теперь отдыхать. Даже я и то устал. Езжайте…
Паника
Мы опять лежим под крылом самолета все на том же полевом аэродроме, и трава по-прежнему высокая и густая, но теперь она звенит сухим осенним звоном. На лугу все те же кони с мочальными хвостами, все те же копны сена. Ни дать ни взять колхозное поле с сенокосными угодьями.
Все правильно, по уставу, но деревянных коней я убрал бы. Именно они своей неподвижностью и могут привлечь внимание немецких летчиков-разведчиков. А немцы нас ищут. Они обескуражены. Такая дерзость - бомбить Берлин как раз в то время, когда министр пропаганды Геббельс раззвонил по всему свету, что у русских почти нет самолетов, бомб не хватает, летчиков нет, бензина нет! Русские задыхаются, русским конец. Арийцы, держитесь! Еще немного. Еще совсем-совсем немного! Уже победа близка. Хайль!
А самолеты летят, летят, как из прорвы. Сыплются бомбы. Сотнями тонн рвутся в глубоком немецком тылу- в Восточной Пруссии, в Центральной Германии! И советский радиодиктор Юрий Левитан, которого Гитлер посулил повесить, как только немецкий сапог ступит в Москву, торжественно вещает всему миру: «Большая группа наших самолетов бомбардировала военно-промышленные объекты Берлина, Кенигсберга, Данцига, Штеттина…»
Мы, летчики, все экипажи, все, кто в данный момент находились в части, собирались возле репродуктора и слушали в строгом молчании. Да, это о нас, о нашей работе, о наших делах. Мы понимали: сейчас это сообщение Совинформбюро слушает вся страна. Слушают женщины-работницы, недавние домохозяйки, с потемневшими от (Металла пальцами и почти такими же от недоедания и недосыпания лицами, заменившие у станков мужей, готовящие оружие и боеприпасы для фронта. Колхозницы, одни в обезлюдевших деревнях кормящие армию и город, сами впрягающиеся в плуги, чтобы пахать землю, потому что лошадей почти не стало. Они слушали эту сводку, и на душе у них становилось легче: значит, не только фашисты бомбят наших, но наши им тоже дают… И пехотинцам, артиллеристам, саперам-всем родам наземных войск, испытавшим на себе удары «юнкерсов» и «мессершмиттов», им тоже становилось веселее, и крепла вера в нашу конечную победу. Да и у самих летчиков АДД - авиации дальнего действия - распрямлялись плечи: нет, ничто не проходит бесследно, и наши жертвы тоже. Пусть не спят по ночам и трясутся от страха немецкие бюргеры. Пусть их гансы и фрицы на передовой получают из дома тревожные вести. Пусть! Мы будем еще сильнее бомбить их заводы, мосты, железнодорожные эшелоны, сеять панику в их тылу. Мы знали: бомбовые налеты нашей авиации на глубокие тылы противника производили на врагов подавляющее впечатление. Авиации у русских нет, а бомбы сыплются - и с бомбами листовки.
«И откуда они летают?
– гадали фашисты.
– Из-под Москвы - далеко, не хватит горючего. Может быть, из какой-нибудь нейтральной страны?»
И тут их осенила «догадка»: русские делают «челночные» рейды! Взлетают от линии фронта, летят на Берлин, бомбят, садятся в Англии. Там заправляются, подвешивают бомбы и возвращаются домой. По пути бомбят Берлин. Так, и только так!
Сегодня у нас третий налет на фашистское логово. Позади опыт: Кенигсберг, Данциг, Берлин, Будапешт. Мысленно ворошу в памяти предыдущие рейды. Может быть, что сделано не так? Нет, все как будто правильно. Найденный нами способ экономии горючего оправдал себя с лихвой. Мы возвращаемся на свой аэродром с таким остатком горючего в баках, что его хватило бы еще часа на два.
Солнце склонялось к западу. В синем небе там и сям висели облачка. Крутобокие, тугие, ослепительно белые. Мне не нравились эти лицемерно-мирные облака, ползущие с запада. Значит, там, над Балтикой, собирается гроза. Ничего хорошего.
Я взглянул на часы. До вылета оставалось сорок минут.
Зашуршала трава под чьими-то ногами, затрещали кусты, и перед нами появился стрелок. Круглое розовое лицо его светилось детской радостью. 1
– Товарищ командир, смотрите!
– и он протянул мне горсть красных ягод.
– Малина?! Где набрал?
– А тут, недалеко. Там ее полно. Мы разом поднялись:
– Показывай, Китнюк, где этот рай.
По кустам уже ходили ребята из других экипажей. Нагибались, присаживались, обрывали ягоды, клали в рот и замирали в блаженстве.
Мы продрались сквозь терновник на просторную полянку, сплошь заросшую малиной, и остановились. Лес, шуршание травы и кустов, запах прелых листьев, шляпки грибов из-под них, ведь это же - олицетворение жизни и мира, а мы…
Подавляя в себе невесть откуда взявшееся чувство беспокойства, я наклонился и приподнял приникшие кземле кусты малины. Рубиновые капли не тронули меня, как бывало в детстве, не наполнили сердце восторгом и радостью. Неужели я так огрубел? Равнодушно обобрал ягоды и ссыпал их в рот. Ну, душистая, сладкая, и что из этого?
Малины было много. Я собирал ее и ел горстями, все время бессознательно (прислушиваясь к чему-то.
– Ишь, г-гад, летает, - проворчал Китнюк, набивая рот очередной порцией ягод.
И только тут мне стало понятно мое беспокойство, моя тревога: оде-то над лесом гудел самолет, не наш, фашистский. Прислушался. «Рама»! Да вот и он сам. Кружится, ищет. Значит, нащупал. Если найдет - беда! Вызовет по радио пикировщиков, и наломают они нам дров! Самолетов полно. Стоят тесно - крылом к крылу. У каждого бензин под завязку, бомбы. Стоит только задеть любой, и отойдут рваться один за другим…
– Ты что насторожился?-опросил Евсеев.
– На «раму», что ли? Ерунда! Они давно тут летают. И прошлые разы ходили, помнишь?
– Да? Ты думаешь? А помнишь, как они ходили прошлые разы? Спокойно, равно. А сейчас… Видишь, видишь!
– разворачивается. Рыскает, как собака по следу.
– Лупануть бы его, гада, - оказал Китнюк, недовольно морща курносый нос.
– Низко ходит, враз можно сбить.
– Стрелять нельзя, -возразил Заяц.
– Демаскируешь аэродром.
«Фокке- вульф» развернулся и, словно собака, почуявшая след, принялся рыскать по курсу.
– Похоже, что нашел, - почему-то шепотом произнес Евсеев.
– Все может быть, все может быть…-бормотал я, не отрывая взгляда от самолета.
– Ага, спикировал! Взял курс на запад. Теперь уж точно обнаружил. Ну, братцы.- Решение пришло само собой: нужно бежать к самолету, готовить моторы к запуску. Должна, обязательно должна быть команда на взлет по тревоге.
– К самолету!
– скомандовал я.
– Быстро! Мы ринулись сквозь терновник. Затрещали кусты, полетели клочья шерсти от унтов.
– Скорей!!
Бежавший впереди меня Евсеев налетел на кого-то, споткнулся и, смешно взбрыкнув унтами, с ходу сунулся головой в малинник.
– Кто тут, кто тут? Фу ты, ч-черт, напугал! Передо мной выросла высокая фигура летчика из третьей эскадрильи по фамилии Каланча:
– Что вы, ошалели? Куда вас черт несет? У меня запалилось горло от бега. Не останавливаясь, я прохрипел:
– Запускать моторы. Нас обнаружил разведчик.
– А что, команда была?-прокричал мне вслед Каланча.