Небо в огне
Шрифт:
В комнате тишина. Все смотрят на меня не очень-то добрыми глазами. Кое-кто даже приподнялся с места, глядя на мою руку, держащую стакан.
Я заставил себя улыбнуться.
– Знаете, - сказал я как можно беспечней, - мне надо сходить в город.
– В комнате общее движение.
–
Если можно, налейте мне всю мою долю сразу. Выпью и уйду.
Грызлов, недобро усмехнувшись, поднялся, подошел к бачку и снял висевшую на кране алюминиевую кружку.
– На.
Я взял кружку, вылил в нее содержимое стакана. Тошноты как не
– Лей!
Явно ощущая вызов, Грызлов с сердцем выплеснул в кружку остаток водки. Кто-то неодобрительно произнес:
– Ну нельзя же так… Ты что? Пол-литра же!
Конечно, он переборщил, но тем хуже для него! Я поднес кружку к губам, улыбнулся, окинул всех взглядом.
– За ваше здоровье, ребята!
Пил медленно, не торопясь, словно воду. Выпил. Не морщась, поставил кружку на стол, ленивым движением отщипнул кусочек хлеба, пожевал, сказал «спасибо» и, провожаемый изумленными взорами, вышел…
А три дня спустя взлетал Грызлов с аэродрома, расположенного рядом с полноводной Амударьей. Солнце еще не взошло. Лишь восток был окрашен мутной розовой дымкой. И туда, на зорю, взял разбег самолет. Пробежал, вздымая за собой песчаные вихри, оторвался и, неся свои могучие шасси с бешено вращающимися колесами, поплыл, словно нехотя, низко-низко, над самой землей. Гулко ревели четыре мотора. Мелькнула песчаная дамба, прибрежные кусты. На летчиков пахнуло дыханием реки, могучей и своенравной, с мутной клокочущей водой.
И тут словно бес попутал Грызлова. Будто не он, а кто-то другой отжал штурвал больше, чем надо, и тяжелая громада, зарывшись колесами в воду, разом потеряла скорость. Вздымая к небу каскады брызг, машина рухнула в мутные водовороты…
Так бесславно погиб этот видный собой человек с «волевым» подбородком.
Но Грызлов погиб не один. Пытаясь спасти командира, утонул бортмеханик - Павлик Смородин.
Мы втроем
В тот день начальник управления получил два неприятных сообщения: одно пришло из Москвы в засургученном пакете, уведомлявшее о дезертирстве Грызлова, и другое принесла радиограмма.
Начальник, прочитав, устало опустился в -кресло, крепко сжал ладонями виски:
– Ну, Грызлов - это понятно… А Павлик-то при чем?
Я ничего не знал. Я забрался в глубинку и перeбpaсывал на своем четырехместном самолете экспедицию геологов к Аральскому морю.
Я любил этот район. Необъятные разливы реки. Камышовые джунгли. Миллионы разных птиц. Море. Бирюзовое. Смотришь на него с высоты - дух захватывает! Воздух - как хрусталь-прозрачный-прозрачный. Пахнет водорослями. Тихо. Мирно вокруг. Какая там война? Где? Чепуха! Кошмарный сон. Нет никакой войны!
Солнце клонилось к закату, и я уже подумывал, где ночевать: здесь, на острове в Аральском море, или все-таки удрать от комаров в пустыню? Время еще есть долететь до Чимбая.
Пока
«Немедленно. Срочно. Вылетайте в Чарджоу. Вам будет приготовлен старт для ночной посадки». Подпись начальника управления.
Что такое? Лететь ночью по необорудованной трассе? А ноздри уже раздулись, и сердце: тук-тук-тук! Я даже присел на колесо от волнения. Черт возьми, такой полет! Ночь. Горят звезды, а под тобой-жуткая тьма. Жуткая, потому что враждебная. А ну как откажет мотор? Но он не откажет, я знаю!
Радист смотрит на меня с восхищением. Такого еще не бывало. Это очень, очень высокое доверие. Персональное. Семьсот километров! Ночью. Над пустыней. И один. Совсем один!…
Прикидываю в уме, кто из моих друзей, летающих на легких самолетах, находится сейчас на этой трассе? По крайней мере - пять.
Радист сказал, угадав мои мысли:
– В Чарджоу только что сели Кирясов и Куренной. Торчинов, Береза и Фишер тоже, как сообщили, приземлились благополучно. Все. А вызывают только вас…
Мне, конечно, очень лестно, что вызывают именно меня. И я, как и радист, догадывался, почему. Но какая была причина для этого вызова?
Разрешить этот полет могла только Москва. И… даже главное управление ГВФ не взяло бы на себя такой ответственности, не имея на то государственной причины. А таковой я не видел.
Все здесь было непонятным, за исключением одного: начальник управления, взявший на себя такую ответственность, нуждается именно в моей помощи. Разве мог я ему отказать?! Нет. Никогда! Я его обожал, как и все другие летчики и техники. И все мы готовы были для него сделать все от нас возможное.
И я полетел. Ночь окутала меня через полчаса. Будто набросила покрывало со звездами. Внизу подо мной сначала угадывалась извилистая лента Амударьи, но потом и она растворилась. Никакого признака жилья человека и даже никакого признака земли! Хоть бы огонек какой мелькнул. Нет. Черная, мягкая, пыльная мгла. Ощущение такое, будто я повис среди звезд в первозданном пространстве. Но страха нет. Восторг.
Самолет похож на огнедышащего дракона. Впереди, от мотора, из раскаленных докрасна глушителей, вылетают синеватые язычки пламени. Теплый воздух касается моих щек. Самолет живой. Он дышит. Он мой друг. И я, как всадник к своему коню, ощущаю к нему чувство нежности. Я один. Совсем один. Но я привык. Потому что мы - вдвоем.
Через три часа я увидел впереди по курсу зарево. Город. И сразу же исчезло очарование полета. Я уже не межзвездный скиталец. Я - пленник Земли…
Я сел возле светового «Т», выложенного из фонарей «летучая мышь», и подрулил к линейке. Выключил мотор. Все для меня сейчас было странным и непривычным.
Из ярко освещенных окон порта ложились на утоптанную землю длинные полосы света. Бестолково метались ослепленные мотыльки. Таинственно, словно высматривая что-то, высовывался из темноты длинный нос самолета «Г-2».