Небо в огне
Шрифт:
Конечно, это было рано, и в штабе АДД лист положили отлежаться. И вот… такая награда! Ничего не понимаю, почему так, вдруг?
Через неделю отправляюсь в Москву, в Кремль. Вместе со мной по каким-то делам едет заместитель командира дивизии Федоров, получивший звание Героя еще в финскую войну.
– Не ломай голову!
– смеется он.
– Все идет как надо. Ты же знаешь: за работой АДД следит сам Верховный Главнокомандующий. А у тебя целых три полета на Берлин. Да еще, да еще…
Поезд замедлил ход. Москва. У меня от волнения вспотели ладони. Сегодня 13 января… Тринадцатое?! Вот это здорово! Тринадцатая койка,
Операция «Карак»
Я снова получил совершенно мирное задание: нужно было перегнать свой самолет в Семипалатинск, в военную школу.
Видавший виды, весь латаный и пере латаный, самый старый бомбардировщик в полку отвоевался. И теперь ему остается дослуживать свой век на учебно-тренировочных полетах в авиашколе. Редкостная судьба! Его собратья давным-давно превратились в груды ржавых металлических обломков, разбросанных по полям войны.
Мне жаль машину-старушку. Я так привык к ней! Пусть она кренит немножко и движется в воздухе по-собачьи- боком, но ведь на ней мы сделали столько боевых полетов - и близких, и дальних! На ее крыльях мы перевезли и сбросили по врагу тонн полтораста бомб. И возили бы еще, но командир сказал: «Пора! Пора старушке на пенсию». Ну что ж, на пенсию так на пенсию- полетели!
Погода выдалась хорошая. Январь 1943 года стоял во всей своей красе. Холодное небо - чистое-чистое, холодное солнце, холодная белизна. Летим, а сердце тук-тук-тук! Я ощущаю давно забытое волнение полета. Мирного. И территория под нами не тронута войной. Смотришь не насмотришься. Крыши хат, занесенные снегом. Дымки над ними синие, веревочкой. Березки в инее, провода. По накатанным проселкам бегут лошадки, запряженные в сани. Мужики в тулупах. От лошадей пар, даже сверху видно. Все чистое, все белое. До чего ж хорошо!
Под нами проплывают города, городки, деревушки, села. Реки и речки, покрытые льдом, железные дороги. Все видно, как на ладони, потому что день. Непривычно…
Пролетели Выксу, Саранск, Куйбышев. Ночевка в городке Н. Аэродром полевой, но и здесь, хоть и тыл, ощущается строгость и постоянная готовность: в любую минуту сняться, полететь, пойти, поехать - куда укажут.
Мы ночуем в комендатуре: на диванах и топчанах, положив под головы парашюты. На дворе ночь. Звезды по кулаку. Мороз. Сугробы под самые окна. Пылает уголь в печке, пронзительно визжит промерзшая дверь. Из прихожей в помещение врывается клубами пар, и тогда по ногам тянет холодком. Хорошо! Почему-то именно в такой вот контрастной обстановке острее ощущается вкус к жизни.
Утром долго прогревали моторы, мороз завернул под тридцать. В небе розовая дымка и холодный диск солнца. Взлетаем. Набираем высоту, берем курс на восток. В груди копошится какое-то стыдливое чувство: сегодня ребята опять пойдут на боевое задание, а мы летим на восток. Ощущение такое, будто дезертируем. Враг-то на западе! Мелькает мысль: «Отхватил Золотую звездочку- и в «усты!» Гадко. И уже не хочется лететь, и настроение испорчено.
И самолет тоже летит вроде бы нехотя. Привычное ухо нет-нет да и уловит какое-то, едва различимое утробное рычание в моторе. В каком - не разберу. На всякий случай набираю высоту. Три тысячи метров. Четыре. Пять! Маячивший перед нами Уральский хребет расплющился, расползся и превратился в незначительную неровность, и только! Разве это горы?! Вот в Средней Азии так горы!…
И тут неожиданно чихнул левый мотор. Этого еще не хватало! Из-под капота потянулся веревочкой белый дымок. Евсеев кинулся к левому борту, приткнулся лицом к иллюминатору:
– Что с ним?
– Черт его знает!
Несколько минут поработав ровно, мотор затрясся, зачихал, закашлялся. Все - спекся!
Убираю обороты и принимаюсь лихорадочно шарить глазами по местности. Мы как раз над хребтом. Только что прошли Уфу. Вернуться, найти аэродром, сесть? А впереди дымятся заводские трубы. Сверяюсь с картой - Челябинск. Пойдем вперед, все ближе к цели!
На окраине города - аэродром. Стоят рядами корпуса. Очевидно, школа. Садимся. Подруливаю ближе к служебному зданию, выключаю моторы. На аэродроме ни души. Понятно, сегодня воскресенье, а у них в тылу в эти дни не летают. Выходной.
Вылезаем из самолета. Ветер несет поземку. Холодно, неуютно. Что может быть хуже прерванного полета! Чужой аэродром, чужие люди. Сейчас же расспросы: чей, откуда? Зачем сели? Поесть - проси, поспать - проси, запчасти - тоже проси. Что дадут, а что и не дадут. Я с тоскливым беспокойством смотрю на ряды истребителей и штурмовиков: моторы у них не такие, как у нас…
Появляется дежурный с красной повязкой на рукаве шинели и с тремя «кубарями» в петличках.
– Здравствуйте.
– Здравствуйте.
– Неисправно что-нибудь?
– Да. Мотор отказал.
– Гм… - Почесал в затылке, постоял, подумал, придерживая от ветра полу шинели.
– Ночевать будете?
– А как же - придется.
– Тогда пошли в дежурку, что ли. Холодно здесь. Я посмотрел на техника.
– Кравцов, тебе помочь?
Техник, сдвинув тыльной стороной ладони сползавшую на глаза шапку, сказал виноватым голосом:
– Да не мешало бы, товарищ командир. Как бы не пришлось снимать цилиндр.
– Ци-ли-индр?! Черт возьми, это плохо!
– Куда уж хуже…
– Я останусь, товарищ командир, - сказал Заяц.
– Хорошо, - согласился я, - оставайся, а мы пойдем устраиваться.
В дежурке стоял присущий только этому помещению многослойный запах махорочного дыма, пота и сапожной мази. Потрескивал уголь в голландке. Огненные крошки с легким шорохом падали из раскрытого поддувала на проржавленный железный лист, усеянный окурками, и тут же тускнели, превращаясь в пепел.
Мы с Евсеевым сели на старый дерматиновый диван, протертый до дыр, дежурный устроился за своим столом. Прижав к уху трубку полевого телефона, он тусклым голосом принялся вызывать какого-то Кулагина, потом Степанова, затем Балабашкина. Никто не отвечал. Дежурный взял другую трубку.
– Эскадрилья? Эскадрилья? Але, Але! Капитана Елизарова. Але!…
За окном темнело. Выло в трубе, позвякивало в форточке стекло. Меня одолевали невеселые мысли: «Черт бы побрал этот мотор! Что с ним? Если поломка серьезная, наше дело - труба. Здесь вряд ли удастся найти нужные запчасти. От полка далеко. Запрашивать? Ждать? Или оставить здесь самолет и техника, да рвануть в полк? Вряд ли за это похвалят. А с другой стороны… А, ч-черт! Тоска зеленая. Не могу же я здесь отсиживаться. Не могу!»