Небо за стёклами (сборник)
Шрифт:
— Есть, — сказал он. — В деревне. В Тюменской области.
— Пишешь ей?
Ответил неопределенно:
— Пишу иногда.
Алексей врал. Матери он не писал. Не писал давно. Послал последнее письмо из госпиталя. Дал знать, что жив и здоров. Воинскую часть-де переменил и сообщал новый адрес. Про то, что лишился ноги и лежит в госпитале, — ни слова. Давно он не был в своей деревне Скоблино. Сам даже не помнил, когда ездил в последний раз. По первому году службы, что ли. Была потом мечта — явиться домой с победой, грудь, как говорили старики, в крестах… Вот каков он, Леха Поморцев!.. Вышло иначе. Куда он домой безногий, кому нужен?! Собирался про все написать, да не до того было. Закрутила новая разгульная жизнь. И не видел он ей конца и не знал, чем она кончится.
А тут впервые за долгое время сидел перед Анькой будто виноватый, чувствуя свою вину перед старухой матерью и сам до конца не понимая, в чем эта его вина есть.
— Погоди, — сказал он Ане. — Погоди малость, я сейчас..
Поднялся, тяжело прошагал в свою комнату. Аня слышала, что-то там ворочал. Решила — пошел за баяном. И не хотелось ей сейчас баяна, не нужна была музыка, а чтобы Алексей поскорей вернулся — нужно было, необходимо. Не хотелось быть дольше одной в сегодняшний субботний вечер, так неожиданно вспыхнувший чем-то новым, неясным.
И Алексей вернулся. Положил кулак на стол, а затем разжал его и убрал руку. И остались на клеенке орден Красной Звезды и две белые серебряные медали.
— Вот они, мои кровные, думаешь, зря я с фрицами… — тихо сказал Алексей и опустился на стул.
Аня взглянула на его награды с засаленными ленточками. Потрогала рукой звездочку.
— Что же не носишь?
— Куда, в пивную?
— Будто бы тебе только там и место?
— А где? В почетных рядах бойцов у красного знамени?
Он взялся за бутылочку, поглядел на свет. Осталась там самая малость, но все же хотел разделить пополам.
— Мне хватит. — Аня прикрыла свою рюмку ладонью.
Алексей не стал настаивать. Выпил сам.
— А где мне место, — продолжал он начатый разговор, — за что я там каждый день на "пятачке" голову сложить мог?.. За что калекой стал? Чтобы теперь чуть свет и до вечера, как и те, кто нигде не был?…
— Как же все другие, которые не хуже тебя? — спросила Аня.
Вопрос поставил в тупик. Вспомнился тихий Галкин, рубцы на его теле.
— Что мне другие, — отмахнулся Алексеи. — Моя душа иного требует. Не могу я теперь, после того, по-обыкновенному…
Он замолчал. Снова поднял опустевшую посудину и бессмысленно повертел в руке.
— Хочешь портвейна, у меня есть? — спросила Аня.
— Правда?
— Есть. Дожидалась случая. Да не будет, верно, его…
Она встала, сходила к шкафчику в углу комнаты и принесла запечатанную сургучом темную бутылку.
— По карточке получила. Две загнала, а эту себе.
— Конец месяца, у меня эти талоны давно тю-тю! — свистнул Алексей.
— Не чего ты пьешь, Леша?
Алексей скривил рот в усмешке:
— А ты побудь в моей шкуре.
Была открыта бутылка вина, и Аня тоже согласилась немного выпить, сказала: "Этого могу". Спросила Алексея, не много ли ему. Он засмеялся.
— Мне это что слону дробина.
Но вино подействовало. Словно не выдержали нервы, которые, казалось, закалились в его непутевой нынешней жизни. Сам не думал, а вдруг, помолчав, печально сказал:
— Никуда я теперь. Загубленная личность. Бывший военный моряк. Ничто нынче, ничто… Списали по всем статьям…
Положил руку на стол и опустил на нее голову. Аня видела, как раз и два вздрогнули его плечи. Хотела коснуться его распушившихся после бани волос, но не решилась и убрала руку.
Алексей поднял лицо. Глаза взмокли. Пьяные были слезы. Да ведь трезвым, наверно, не заплакал бы.
— Ты меня извини… Зря это все я… Ну на черта тебе… Навязался…
— Нет, — сказала Аня. — Нет, неправда, не верю, наговариваешь на себя. Зря ты, зря… Хороший ты.
Алексей замер с приподнятой над столом головой. Стопка с невыпитым портвейном стояла перед ним. Смотрел на Аню широко раскрытыми заблестевшими глазами. Не понимал, думал про себя: "Что это? Что это? Или взаправду?"
И тут произошло непонятное, может быть, для обоих. Аня коснулась его волос, погладила их, потом обхватила рукой шею Алексея, притиснула голову к своей груди и поцеловала в затылок. Волосы у него были мягкие, и Анины губы утонули в них. Потом оторвалась, а руки продолжали гладить.
— Жалеешь, — сдавленно проговорил Алексей.
— Жалею, — ответила шепотом.
— Не первого, наверно, жалеешь?
Руки ее разжались и легли на колени. Аня глядела в окно, за которым совершенно ничего не было видно. Глядела мимо Алексея.
— Да, — сказала. — Жалела одного. Как еще жалела! Он к жене вернулся. Все!.. А тебе-то что?
— Да я так, сдуру. Ну ладно, ладно…
Решительно обнял, прижал к себе. Стиснул плечи.
— Ну ладно, ну ладно…
Не сопротивлялась, безвольно положила руку ему на плечо. Говорила сквозь горестные вздохи:
— Не понять тебе, не понять… Одна ведь я. Одна… Вот приду домой и опять одна.
И стала его целовать. В подбородок, в щеку. Потом хотела вырваться:
— Зачем, зачем! Не надо, ни к чему!..
Пусто было в этот час в квартире. Все затихло. Может быть, кто-нибудь уже спал или притаился. Ему было все равно. Да, наверно, и ей тоже. Еще час-полтора назад оба ни о чем подобном и не думали, а теперь только отчаянным, горячим шепотом повторяла Анька:
— Ну, будешь ты человеком, бросишь пить, так?.. Ну, обещай, что станешь, ну, обещай. Станешь?
И он, не помня себя от счастья, нисколько не вдумываясь в то, что говорил, повторял:
— Стану, стану, стану!..
Проснулся Алексей поздно. Пахло оладьями — кто-то готовил воскресный завтрак. Слышалось, как аппетитно шипит масло и тесто шлепается на сковородку. Почему-то подумалось о том, как давно никто не готовил ему завтрака. Лепешек хоть каких-нибудь, что ли. Оглядел, не вставая с постели, свою неказистую комнату. Обстановочка!.. И ладно, что сюда никто, кроме Саньки и ему подобных, не заглядывал.