Небоскреб

Город, растворяющийся в бликах неоновых огней. Чуть прикрываю глаза и не вижу ничего кроме постоянно меняющихся ярких вспышек: синий, фиолетовый, красный, много белого и слабо различимый зеленый. Я всегда думал, что зеленый – очень заметный цвет, взять хотя бы сигнал светофора, особенно ночью, как сейчас. Но оказалось, что в какофонии других цветов он теряется, становится блеклым, а то и вовсе пропадает, сменяясь на неопознанный неоново-лимонно-желтый. Мы потеряли слишком много зеленого за последние десятилетия. Мегаполисы, мегаполисы. Они, словно жуки-короеды, словно мерзкие термиты, расползаются все глубже в леса, стирая все зеленое с лица земли. Плевать.

Мысли несутся в привычном направлении самоанализа, в то время как город словно теряется, исчезает для меня. Я не различаю ненавистных небоскребов, бесконечных дорог и эстакад, миллион зачем-то построенных и кому-то нужных магазинов, только огни заполоняют мое воображение: огни и мысли, мысли и огни. Я сижу на крыше высокого дома, с которым меня связывают самые тёмные воспоминания, но это мое место силы, мой шрам, который стал странно и горячо мной любимым.

У меня нет ключа от технического этажа этого дома, но все-таки я здесь. Как была здесь и она. Марта. Она оставила после себя слишком много вопросов, боли и разочарования. Просто шагнула вниз. Короткое «Люблю, не вини себя» десять лет назад заставило меня нестись через весь город, обгоняя неспешные парочки, возвращающиеся с первого свидания, и шумные компании, дружно направляющиеся в клубы. Я бежал так быстро, как никогда, и в ужасе думал: «А куда я бегу? Квартира Марты в другой стороне, какого черта я бегу в центр?» Но спустя двадцать минут я стоял напротив небоскреба, не в силах перейти дорогу. Меня трясла крупная дрожь, от того, что я видел, а вдалеке был слышен вой сирены, заглушавший мой собственный крик. Картинка, которая останется со мной до последнего вздоха.

Я резко открыл глаза и шумно выдохнул. Так начиналась моя ежедневная Терапия. Мой якорь, мой стартовый выстрел. Я всё оставил позади: депрессия, море алкоголя, горы таблеток и психиатры, самые настоящие, в белых халатах и с жесткими уставшими глазами. Я не понимал тогда и не понимаю сейчас, но суть и не в том, чтобы понять. Суть в том, чтобы принять. В конечном счете, я принял ее решение. Ведь это был ее выбор, ее жизнь. Не моя. Но сегодня никто не знает, с какой картинки я начинаю каждый вечер, оставшись наедине с собой. Худший день моей жизни, с которым я сравниваю все остальные и понимаю, что не так все дерьмово. Во всяком случае, хуже пока не бывало.

И вот, город снова на своем привычном месте – темные дома с вереницами зажженных окон, огни редких машин, вездесущая реклама. Обычная ночь, как и тысячи других до нее. «Так, что сегодня было? – вздохнув, я рутинно начал прокручивать сегодняшний день про себя. – Проснулся, позавтракал в кофейне, поболтал с Софи про новый проект. Когда я уже решусь пригласить ее на свидание? Слюнтяй!»

Я замотал головой, и начал вводить в заметку на 20 октября: «10:00 – Нерешительность с Софи – злость на себя». Рука привычно нажимала на видимые только мне буквы на появившейся на периферии зрения клавиатуре. Я смахнул ее и продолжил вспоминать: «Около двенадцати мама напомнила, чтобы я не опаздывал к трем. Вечная каторга – воскресный семейный обед. Бред и атавизм. Когда они поймут, что для меня это не радостное событие, скорее, наоборот, – доска позора, принижение меня, как личности?! Зато они – образцы для подражания, настоящая идиллия: мама с отчимом, Лиза с мужем и детьми, Макс с невестой. И я, старший из детей, одинокий и неприкаянный, с горой психотравм и сомнительным будущим». Я сжал кулаки от досады, потом жестом вернул клавиатуру и начал писать: «12:00 – Мысли о семейном ужине». Я задумался, как лучше описать свои чувства. Нововведение моего сеть-психолога – записывать свои переживания и эмоции, анализировать их, менять негативный настрой на позитивный. Меня совсем не утомляли еженедельные онлайн встречи с сеть-психологом, скорее, забавляли. Особенно ее методики и подходы – самый настоящий детский лепет в сравнении с жесткой терапией клинических психиатров. Но меня радовала их необременительность и простота. «Хм… Семейный ужин. Скорее – раздражение и тоска, – я быстро дописал заметку и продолжил размышлять. – В час зашел к Киру, забрал….»

– Что ты здесь делаешь?

Я чуть не подпрыгнул от неожиданности, испытав микроинфаркт от испуга: сердце на миг остановилось, после чего принялось бешено биться – никто и никогда здесь не появлялся, кроме меня. Я стремительно развернулся всем корпусом, за моей спиной, шагах в двадцати кто-то стоял. Темнота не позволяла различить деталей внешности, но голос вроде был детский, значит, опасности не было.

– Что? – я прекрасно слышал вопрос, но совершенно не желал на него отвечать, да еще и непонятно кому.

– Что ты здесь делаешь? Здесь нельзя быть, – человек сделал несколько робких шагов ко мне. Я пытался рассмотреть своего оппонента. Да, это – определенно был ребенок. Шорты по колено, темная футболка, волосы – короткий ершик. Возраст? По-моему, у детей лет до тринадцати вообще нет возраста, по крайней мере, я никогда не мог его определить.

– Эй, ты немой? Я же сказала, здесь нельзя быть! – «черт возьми, это еще и девчонка! Ну и видок у нее».

– Я не собираюсь перед тобой отчитываться, ты сама-то что здесь делаешь? – выпад был довольно резким с моей стороны, но не пошла бы она со своими претензиями!

– Я сюда иногда прихожу, но тебя никогда не видела. Как ты сюда попал? У тебя есть ключ? – про себя я отметил, что она явно нервничает, постоянно теребит и крутит пальцы.

– Нет, ключа нет, – пожалуй, тот же вопрос я бы задал и ей, но не стал. – Ты живешь в этом доме?

– Угу, – коротко ответила девочка и прошла мимо меня к небольшому технологическому выступу, ловко забралась на него и уселась по-турецки.

– Почему ты не дома, не спишь? Уже поздно! – я даже поразился своему наставническому тону, никогда раньше не замечал его за собой, даже с племянниками.

– Да так. Папа привел домой друзей, там шумно и… – девочка пожала тонкими плечами и небрежно почесала щеку, – и им не до меня.

– Здесь не место для… – я замялся. Для кого? Для детей, для подростков, как ее назвать?

– Я Лиана, – я увидел, как в темноте блеснули ее зубы. – Для друзей – Ли.

– М-м, понятно, – почему-то я не додумался представиться в ответ, меня больше поразило ее добавление «Для друзей – Ли». Я ей не друг, да и опасно называть незнакомцу такие детали. – Так ты говоришь, приходишь сюда иногда? Всегда, когда к твоему отцу приходят друзья?

– Да нет, не только. И он мне не отец, – она как-то угловато сгорбилась и зажмурилась, но продолжала теребить пальцы. – Мой отец умер, когда мне было шесть, а Кот – он отец моего брата, но меня тоже просит называть себя «папой».

Меня покоробило, во-первых, от этого странного и непонятного «Кот», а во-вторых, от неожиданного воспоминания – когда мне было четыре года, умер мой отец. Я много лет не вспоминал то время.

– Как ты сказала? Кот? – лучше было прервать нахлынувшие воспоминания.

– Ага, его так зовут друзья. Он сидел в тюрьме, – буднично пояснила Лиана. Криминальный мир мне был абсолютно не близок, да и нововведения в сфере правосудия казались мне какой-то бесчеловечной дичью, поэтому я принял ее слова, как данность, и не желал развивать разговор в этом направлении.

– Значит, у тебя есть младший брат? – перевел я тему, хотя не понимал зачем. Не лучше ли было просто оставить ее здесь, а самому – уйти?

– Он старший, ему восемнадцать, – девочка бросила на меня взгляд и захихикала. – Там долгая история.