Небыль
Шрифт:
В коридоре царили тени. Самой большой из них была спина деда Степана. Мой чемодан в его руке выглядел как томик детской энциклопедии.
– Осторожно, ступеньки тута! – предупредил он меня и сам же первый споткнулся. – Будь они неладны!
Я тоже споткнулся, и мы оба пошли по лестнице на второй этаж. Потом опять коридором, в конце которого горела одинокая лампочка. Сапоги деда будили эхо в дальних углах.
Дед резко остановился, и я сослепу налетел на его спину.
– Пришли, что ли? – оглянулся на меня дед Степан. – Ага, тута!
Он стал возиться с ключами, выбирая нужный.
Дверь
Дед Степан, нагнув голову, протиснулся в дверной проем, распрямился, щелкнул выключателем – и протаранил лбом вспыхнувшую стоваттную лампочку, свисавшую с потолка прихожей. Дед Степан придержал шнур, чтобы лампочка не раскачивалась, и вошел в апартаменты, освобождая прихожую. Я шагнул следом – и ослеп от яркого света.
– Самый что ни на есть с удобствами, – с удовольствием сказал дед Степан и поставил чемодан на пол. – Располагайся пока. Потом у них тама ужин будет.
Я посторонился, и он вышел из номера. Его сапоги загрохотали по коридору. Я закрыл дверь и осмотрелся. Удобства были – ванная с душем, туалет, мебель, телевизор, холодильник. Не было только окна – с видом на что-нибудь. Вместо него кособоко висела на голой стене невзрачная литография в белой пластиковой раме.
Раздался негромкий стук в дверь.
– Можно? – услышал я детский голос.
– Войдите!
Дверь открылась, и в номер вошла очень юная девушка-подросток в легком светлом платье.
– Добрый вечер! Вы Александр? А меня все зовут Чубчика.
Она тряхнула головой.
– Вот из-за этой дурацкой челки.
Было видно, как ей нравится ее «дурацкая» челка – лихой мальчишеский чуб.
– Пока есть время до ужина, – сказала она.
– Меня уже предупредили.
Девушка добавила:
– Мы можем с вами погулять.
Я уже собрался сказать, что устал и хочу отдохнуть, но она меня опередила и торопливо добавила:
– Если вы, конечно, не устали!
– Извините! – сказал я и добавил с улыбкой: – В другой раз, обязательно!
Девушка кивнула:
– Это вы меня извините!
Она вышла и тихонько прикрыла за собой дверь.
Я прилег на неразобранную постель и закрыл глаза.
В дверь снова постучали. Это была та же самая девушка. Она молча взяла меня за руку и вывела из номера. В полутемном коридоре девушка толкнула соседнюю дверь и оглянулась на меня. Заметив мою нерешительность, она произнесла строгим голосом:
– Ну? Что же вы?
И потянула меня за собой. Мы вошли в соседний номер и оказались – я даже удивиться не успел! – оказались под палящим солнцем на городской улице большого города. Народу было – не протолкнуться. Видимо, это был обеденный час. Люди сновали, толпились, разгуливали по проезжей части между автомобилями – и громко что-то доказывали друг другу, создавая деловой фон, на который время от времени накатывали волнами музыкальные фразы и рекламные призывы из уличных динамиков и мегафонов зазывал…
2.
Длин-длин-день!
В этот день старый колченогий стул спасет меня от самоубийства и чуть не угробит моего соседа.
Накануне я затеял ремонт квартиры – затеял, как говорится, неожиданно для самого себя, хотя собирался сделать его еще пять лет назад и уже тогда припас
Перво-наперво я снял и убрал шторы, перенес в кухню книги и книжные полки, перетащил туда же письменный стол и водрузил на него снятую в комнате люстру; застелил газетами диван, платяной шкаф, пол и даже подоконник; мокрой тряпкой смыл старую побелку с потолка, развел новую и специальной кистью побелил потолок наново. Я отодвинул от стены диван и платяной шкаф и принялся сдирать ветхие обои. Покончив с обоями, я сварил в ведре клей на кухонной плите. На этом родник моей трудовой активности иссяк…
Остаток дня и всю ночь я пролежал на застеленном газетами диване в ожидании утраченного вдохновения. Я не сомкнул глаз до рассвета. Так мне казалось. На самом деле все это время я шел к своему озеру. Мне было восемь лет, и я бодро шагал теплым солнечным днем, по песку, усыпанному сосновыми шишками и хвоей. Хотя я знал, куда и зачем иду, но мое озеро открылось, как всегда, внезапно, – я даже вздрогнул от восторга и ужаса и замер на месте.
Оно казалось совсем нестрашным, это озеро. Его небесно-голубой глаз лежал в низине, за частоколом тонких высоких сосен, и как сквозь ресницы внимательно смотрел на меня и знал в этот момент про меня все – и то, что было, и то, что будет.
Ничего-ничего, успокоил я себя, подумаешь! Обыкновенный карстовый провал с вертикальными стенами, наполненный за тысячи лет чистой ключевой водой. Берега у него постепенно затянулись плотным торфяником, который своими плавающими краями образовал на озере идеальный круг. Мальчишки врут, что у него нет дна, – оно есть, только очень глубоко. Раз этот торфяной край плавает и никуда не уплывает, значит, он где-то прикреплен к твердому берегу. А раз есть твердый берег, значит, и дно где-то есть, ведь оно – продолжение берега, не бойся! Обыкновенное озеро.
Так я уговаривал себя, но круглое и чистое, бирюзово-черное, бездонное как зрачок, озеро потрясало меня своим строгим взглядом и вселяло робость.
Недалеко от воды я остановился, снял рубашку, сандалии и короткие штаны. Я встал на тонкую кромку фальшивого берега, как на бумажный лист, на самый край. Этот край, под которым ничего кроме воды не было, тут же начал медленно опускаться. Вода залила ступни и подбиралась к коленкам. Я оглянулся, но никого поблизости не увидел. В этот момент на солнце набежала маленькая тучка, – и вода, не освещенная дном, из небесно-голубой сделалась черной как грифель. Озеро потемнело и нахмурилось.
До бездонной пропасти оставался один шаг. И я сделал его – назад…
«Бумажный лист» вздохнул и поднялся, часть воды не успела вернуться обратно и пошла ручейками поить мох и клюкву. Я отступил еще дальше и лег на живот. Я нарвал целую пригоршню незрелых ягод вместе с листочками и мхом и запихал все это себе в рот. Я давился, но глотал, – таким способом я наказывал себя за трусость.
Я снова встал на самый край, и он снова начал медленно опускаться под тяжестью детского тела. Так медленно, что я успел несколько раз загадать: «Если не отступлю, то все у меня сбудется, если не отступлю, то все у меня сбудется, если не отступлю…» – даже не задумываясь о том, что в себя включает это «все»; просто – «все»!