Небыль
Шрифт:
Когда вода дошла уже почти до горла, я сделал шаг вперед и, не ощутив опоры, окунулся с головой и тут же начал тонуть…
Я удивился, лежа на шуршащих газетах:
– Почему же ничего не сбылось? Ведь я не отступил…
Я опять стал маленьким мальчиком, шел по песку, усыпанному сосновыми шишками и хвоей; снова борол страх, окунулся и начал тонуть…
И снова оказался на пути к озеру…
Вот так я и не сомкнул глаз до самого рассвета в ожидании утраченного вдохновения.
Ранним утром я застелил все чистыми газетами и попытался приклеить к стене первый кусок
Я снова лег на диван и внимательно прислушался к себе. Давешнее вдохновение возвращаться не собиралось. Но тут мне на глаза попался крюк для люстры, – о Господи! – и новый творческий порыв буквально сотряс все мое существо.
Я взвился с дивана, быстро отыскал ножницы и вылетел на балкон. Не обращая внимания на буйство жизни под кустами жасмина, на юркие облачка и синеющее небо, я отрезал бельевую веревку и соорудил петлю; в комнате влез на стул и присобачил свое творение к крюку в потолке. Я вдохновенно созидал орудие разрушения и не замечал вопящего диссонанса в этом противоестественном творческом акте, – более того, я насвистывал и даже улыбался, потому что мне было хорошо! Когда все было готово, я оглядел результат своего труда со всех сторон, остался доволен и с легким сердцем взошел на эшафот.
Старый колченогий стул, который помнил школьником еще моего папу, – этот преданный стул вдруг отчетливо представил себе своего мальчика раскачивающимся в петле с выпученными глазами и вывалившимся языком, – у старых стульев богатая фантазия и большой жизненный опыт! – и потрясенный этим видением, он содрогнулся чуткой душой и деревянным телом. Озноб пришелся весьма кстати, – его мальчик еще не успел сунуть голову в петлю! – и оказался достаточным, чтобы сбросить бестолкового хозяина на пол.
Увлекая случайной рукой старый чемодан с платяного шкафа, я полетел вниз – и грохнулся! Чемодан ударил меня сверху по голове, распахнулся – и широким жестом явил по полу свое содержимое: фотокарточки, вырезки из журналов, красочные настенные календари и исписанные тетрадные листки.
Вся эта макулатура была моей памятью – бесхозной и давно забытой. «Убитый» своей памятью по голове, я сидел на полу, прислонясь спиной к платяному шкафу, и трогал удивленными пальцами бумагу вокруг себя и больную шишку на темени.
Следствием легкой контузии стало то, что уже через пять минут после падения я принялся вместо обоев клеить на стену все, что вывалилось из чемодана. Я охапками бросал свою память в ведро с клеем, выуживал наугад и лепил, лепил, лепил, не соблюдая ни художественной композиции, ни хронологической последовательности. А потом, когда моя память легла передо мной пестрым ковром от балкона до двери в прихожую, я сел на диван и стал на нее смотреть.
Коллаж всей жизни уместился на одной стене – фотокарточки, вырезки из
Я сидел на диване и смотрел на свою жизнь.
Длин-длин-день! – пропел звонок входной двери.
Это был мой сосед по лестничной площадке.
– Привет, сосед! Можно к тебе? Я так, по-соседски. Ничего?
– Пожалуйста, сосед, только у меня не прибрано, ремонт. Добрый день!
Мужчина стал неторопливо внедряться в мою квартиру:
– Моя полудура сообщила: твоя вторая жена тебя из тещиных хором турнула. Так ли? Может, ты сам свалил? По дружбе советую: наплюй! Меня Егор зовут, ты знаешь. А тебя – Игорь. Почти тезки. Тезка, выпей со мной. У меня история вышла – обхохочешься! Ты мне друг?
Я не хотел его обидеть или поставить в неловкое положение, поэтому улыбнулся и сказал:
– Друг! Проходите, пожалуйста.
– Вот это по-нашему, – обрадовался сосед, – вот это…
Он осекся.
Веревка с петлей все еще свисала с потолка. Под ней валялся старый стул.
– Извините, сейчас уберу! – спохватился я.
– Да ладно тебе, не суетись, – свеликодушничал обалдевший сосед.
– Это для композиции было, для фото, – объяснил я. – Увлекся, знаете, художественной фотографией.
– А-а, понятно! – сосед вздохнул с облегчением. – Не-не-не? Не трогай. Пусть висит. Красиво же. – Он попробовал веревку на прочность и заявил: – Я себе такую же повешу. Для композиции. Даже три. Так, так и так. На разную длину. Пусть моя полюбуется. А у тебя тут ремонт? С ремонтом помогу. – Он оглянулся, увидел коллаж на стене и замер с недовынутой из пакета бутылкой. – О-го-го! Да ты художник. А я, дурак, ремонт! – Он прошелся вдоль стены. – Ух ты, и Гагарин тут! Этого я тоже знаю. А это ты, что ли? Умора! А это кто? – Он достал наконец свою бутылку, поднял стул и уселся на диван. – Здорово! О времени и о себе. А чего скромничать? Скромность, она – знаешь? Ложная она – вот что! Ну, тащи стаканы. История вышла – обхохочешься.
Пробку от бутылки он подсунул под хромую ножку стула; застелил сидение чистой газетой; разложил принесенную с собой закуску. Я принес из кухни миниатюрные рюмочки. Усаживаясь рядом с Егором, я с виноватым видом заметил:
– Я вообще-то не пью. Лечусь. У меня обострение язвенной болезни.
– Болезнь? – моментально отреагировал сосед. – Самое главное в лечении – напугать болезнь. Сейчас мы ее капельку пуганем. – Он разлил по рюмкам. – Моя говорила, твоя жена… но не та, что тебя бросила, а вторая… или ты сам от нее ушел?.. твоя вторая настоящей королевной была. Так ли?
– Так. А папа у нее был король. Только давайте не будем об этом. Хорошо?
– А чего кричать? – вдруг обиделся сосед. – Понял. Записано! – И он снова оживился: – У меня история вышла… Но сначала – давай! Будь!
И сосед начал свою историю:
– Теща распотрошила мою недельную заначку. Ты ведь знаешь, я – сантехник. Я им в ответку – поломку крана на кухне! И подослал с ремонтом кореша. Тот слупил со старой ведьмы на три «поллитры» за ремонт. Две мы с ним в бойлерной уговорили, а последняя – вот она! Из мужской солидарности и для знакомства.