Нечаянная для волка-одиночки

Я продрогла до костей. Попыталась натянуть на себя одеяло, но его почему-то не оказалось в пределах доступности. Просыпаться организм отчаянно отказывался, но озноб давал понять, что уснуть обратно все равно не светит. Под спиной было что-то жесткое и холодное. Странно, с кровати я не падала лет с трех. Рука в поисках одеяла натыкалась на шершавый холодный камень, влажный и грязный. С усилием разлепила глаза. Серый полумрак говорил о том, что еще очень рано. Утро только пыталось отыскать дорогу сквозь плотное марево тумана. Пару раз крепко моргнула в попытке сфокусировать зрение. Что я точно не у себя дома, поняла скорее по тишине и робким посвистам просыпающихся птиц. Дома в любое время суток тишины не было. Либо пьяный храп, либо выяснение отношений на тему кто кого больше

К моему удивлению, я вообще была не только не в своей комнате, но и вообще не в доме. С трудом, но мне удалось рассмотреть каменные ступени какой-то лестницы. Густой туман мешал увидеть хоть что-то, что дальше пальцев протянутой руки. Промозглая осенняя сырость. Странно. Я скорее где-то на невской набережной. Хотя, там я бы слышала плеск воды… Ну, или… Да, мало ли в городе других звуков кроме чирикания пичужек. В сознании промелькнуло, что сегодня на календаре ноябрь, и на ступенях набережной я за ночь вполне смогла бы покрыться тоненькой корочкой льда. И уж точно проснуться не от легкого озноба.

Лежать на камне было холодно и жестко. Попытка подняться на ноги провалилась с треском. Ноги затекли от неудобной позы и почти мне не подчинялись. Голова кружилась, предупреждая о нежелательности резких телодвижений. Села обратно на согретую за время сна ступеньку и сжалась в комочек, стараясь согреться хоть так, до восстановления способности двигаться. Где бы я могла сейчас быть? Последнее, что помню, вчерашняя костюмированная вечеринка. Странный ритуал с загадыванием желания. Пепел в бокале с вином. Какой-то мужик, появившийся словно ниоткуда. Да еще и затеявший скандал на ровном месте. А вот что было потом? Как отрезало. Единственный раз нарушила главное правило хорошего официанта. Выпила вино, то самое, куда упал пепел от бумажки с моим желанием. И вот, на тебе. Да. Докатилась ты, Милорада, до ночевки на ступенях… Набережной? Чужого дома?

Видимо, выпитое вино оказалось слишком коварным. Попытка вспомнить хоть что-то еще отзывалась в голове тупой болью. Даже негромкие пичужьи голоса бьют в уши, словно звучат через сабвуфер. Вместе с птицами проснулся и ветерок, который не добавил мне настроения. Теплее не стало точно. Но хотя бы туман стал постепенно уходить, уступая место рассвету и показывая очертания окружающих меня предметов. Серая масса не рассеивалась, а словно стекала вниз, как вода при отливе на море.

Сижу действительно на лестнице. Но скорее, это ступени высокого крыльца перед входом в дом. Повернув голову, проследила по ступеням наверх. Да, вот и дверь. Массивная, даже на вид тяжелая, из довольно толстых грубо обработанных досок, скрепленных железными пластинами. Ручка-кольцо. Там, где была вечеринка, таких дверей не было, я бы запомнила. Дом сложен из камня. Не из кирпича, а именно из камня. Хотя, сейчас модно делать облицовку стен под природный камень, но на облицовку не очень похоже.

Стараясь рассмотреть как можно больше, пока из двери никто не вышел, перевела взгляд вниз, вслед за стекающим по ступеням туманом. Он уже клубился на пару ступеней ниже, колыхаясь серыми полупрозрачными волнами. Наверное, так выглядят облака из иллюминатора самолета, летящего на большой высоте. Разве что, там, в небе, краски ярче. Пелена облаков так же непроницаема для глаз. Но тут порывом ветра серое покрывало окончательно сдернуло, открыв мне картину, которую захотелось развидеть и никогда не вспоминать.

Тело девушки лежало сломанной куклой рядом с нижней ступенькой. Прямо на меня смотрели мертвые, остекленевшие глаза. Чуть поодаль были еще окровавленные тела, но я уже видела только этот взгляд.

Последнее, что я запомнила, прежде чем провалилась в темноту беспамятства, чей-то крик полный ужаса и отчаяния.

— Эй, ребята, эта, кажись, живая! Дышит, вроде. — Грубый равнодушный голос прозвучал рядом, пробиваясь сквозь ватный слой беспамятства и ввинчиваясь в мозг тупой болью. Голос мужской, басовитый с легкой хрипотцой, не вызвал у меня никаких эмоций. Моя фобия где-то притихла и не подает признаков жизни.

— Тащи ее в дом, придет в себя, может, вспомнит чего. Там старухе ее сдай, пусть присмотрит, пока мы здесь копаемся. И как только выжила в этой бойне? — Голос тоже мужской, не такой грубый. А вот его хозяин наверное очень устал, от того даже вопрос прозвучал равнодушным утверждением.

Слух уловил теперь уже и другие звуки и голоса. Мой мозг уловил присутствие больше, чем одного человека рядом, и отключил механизм паники? Или пережитый ужас не давал адекватно воспринимать действительность? Голоса доходили до меня словно через толстый слой ваты. Видимо, я еще настолько не пришла в себя, что выгляжу слабо адекватной. И перенести мое тело проще, чем привести меня в чувство. Чьи-то сильные руки осторожно, но надежно подхватили меня и уверенно и легко подняли с отсыревшего за ночь камня. Вот никогда не думала, что это может быть так приятно. Плыть над землей в чьих-то объятиях. Или меня все же притянули к мужской груди без особого подтекста, без фанатизма? Скорее, чтобы не соскользнула с удерживающих меня на весу рук. Сознание еще не полностью вернулось из тьмы, куда сбежало от ужаса представшей перед глазами картины и запаха крови и смерти, вырванного ветром из плена серого тумана и разнесенного по округе. Запах щекотал ноздри, терпкий, пряный, чуть горьковатый, он перебивал запах смерти… Я ждала приступа панической атаки, но даже прикосновения мужских рук не вывели мою фобию из глубокого нокаута.

Хлопнувшая за спиной дверь, отрезала нас от промозглой свежести утра и впустила в блаженное тепло жилого дома.

— Асья Ниссэ. Тут вот… Живая, кажется. Куда бы ее? — Голос мужчины был каким-то виноватым, словно тот извинялся, что не вовремя и не к месту побеспокоил хозяйку столь странного имени. А собственно, имя было созвучно речи. Мое знание английского на уровне школы и то подсказывало, что говорят на другом языке. Но, как бы это не показалось странным, я его понимаю. Сон?

— Ох, ты ж! Да как же ж… Неси сюда. Да сюда, сюда, вот в эту каморку. Далие тепереча уже здесь ниче не понадобится, бедная сиротка. — Я вдруг поняла, что говорит она о той девушке, что смотрела на меня мертвыми глазами. Лишило сознания меня не присутствие смерти рядом. Эта самая Далия, земля ей пухом, была почти моей копией. Ее вид заставил меня подумать о том, что я вижу свою смерть. Вот так со стороны. Как любят описывать в тех книжках, которые я читала. Душа парит над телом… Но душа — создание весьма эфемерное и невидимое для людей. А посему следует сделать вывод, что несут все-таки мое тело. И раз оно способно слышать и ощущать, то вполне себе живое тело.

Почувствовала, как меня аккуратно отпускают из надежных и теплых рук на довольно жесткое ложе.

— Ты, это, асья Ниссэ, пригляди за ней. Придет в себя, меня кликнешь. Может, она знает чего. Я все еще надеюсь, что хоть здесь свидетель будет.

— Да, чего уж там. Пригляжу, как не приглядеть. Девчонка-то целая вроде. Крови на ней нету. Мож и обойдется. Ступай, ступай.

Звук удаляющихся тяжелых шагов обрезало хлопком двери. Целая. Значит, там, на ступенях, был точно не мой труп. В переселение душ я никогда не верила.

— Вижу, что слышишь меня. Глаз не открывай, коли не хочешь, а послушать, послушай. Не знаю, отколь ты здесь взялась, но если и видела чего, лучше молчи. Коси под дурочку, будто память отшибло. Убивцы эти свидетелей не оставляют. О тебе прознают, что видела хоть что-то, тебе не жить. Не ты первая. А сейчас полежи, приди в себя. У меня дела есть, как закончу, приду — проведаю тебя. Если есть что срочное, в уборную там или попить, скажи сразу или знак подай. Под лежанкой горшок, приспичит, нужду в него справишь, вынесешь уже опосля, уборная на заднем дворе, не стоит тебе пока там показываться. Воды принесу. Завтракают здесь позже. Подождешь, не помрешь. — Грубоватый тон скорее указывал на деревенское происхождение его обладателя, чем на отсутствие заботы и равнодушие к судьбе неожиданно свалившейся на голову этой Асье проблемы в виде полубессознательной не пойми кого в моем лице. Сам же голос, его тембр и нотки заботы, до слез напомнили мне о человеке, ставшем после смерти отца моим ангелом-хранителем. Баба Нюся, соседка, взявшая надо мной добровольное шефство на долгих десять лет, пока мать сначала приходила в себя от свалившегося на нее горя, потом искала новую опору в жизни, потом медленно спивалась в компании этой самой опоры и его друзей-собутыльников. Моей заботливой и строгой добровольной крестной феи нет рядом уже почти пять лет, но воспоминания о ней согревают душу.