Нечеткое дробление
Шрифт:
Не успел я закончить осмотр задержавшего меня, как голос из толпы проорал:
– Гляди! У него в кармане! Это ж Хорек!
Пипл отпрянул, начал тыкать в меня пальцами и орать. Некоторые прикрывали руками лица, словно отгораживаясь от чего-то ужасного. Несколько придурков выставили вперед кожаные медальоны с символом мира, тем жестом, каким люди Средиземноморья выставляют два пальца – рожки от сглаза.
Я взглянул себе на грудь.
Из кармана моей рубашки лыбилась голова Никсона, украшающая пец-конфетницу.
Я сообразил, что в этом континууме
Проклятие на головы чертовых киберметелок!
Даже устрашающая громадина Крошка и тот содрогнулся, заметив у меня в кармане поганую образину.
– Ох, чувак, ты чо, хочешь, чтоб тебя линчевали? Как ты собирался маскироваться, если у тебя из карманов торчит такое?
– Я не маскируюсь! Я не шпик! Честно!
– Тогда кто ты?
Хороший вопрос.
– Я... гость...
– Откуда?
Уже лучше. Может быть, правда впечатлит их настолько, что они согласятся поверить моим словам и проникнутся сочувствием?
Выпрямив спину, я смело объявил:
– Я явился из иного измерения, с дружбой и добрыми намерениями, надеясь разделить совершенство и мудрость вашего мира.
Казалось, мое заявление произвело должное впечатление на толпу. Послышалось одобрительное бормотание, обсуждение, несколько подытоживающих реплик вроде: «Круто!», «Классно залепил!»
Крошка обрабатывал поступившую информацию с усилием и скоростью, типичной для одного из первых ламповых компьютеров. Потом он изрек:
– Может, это и правда. Но я не могу позволить тебе шляться по округе и будоражить народ, и потом, тебя могут просто прибить. К тому же ты и правда произвел вербальное насилие над этой куколкой. Так что придется тебя забрать, пусть с тобой разберется Суд Народной Солидарности. А пока давай-ка уберем с глаз долой эту мерзость.
Выхватив из моего кармана конфетницу, которая почти исчезла в его здоровенном кулачище, Крошка потащил меня через толпу, которая послушно расступалась перед ним.
– Это начало сексуального акта?
– Боже, надеюсь, что нет, – ответил я, плюнув на то, что меня еще кто-то слышит.
29
Мунчайлд
С заднего сиденья потрепанного «харлея» тюрьма казалась такой же, как все тюрьмы. За исключением одного: когда я вошел внутрь, то очутился в гораздо более обшарпанной кутузке, чем обычно бывает за границами Миссисипи. Тут не только плиточный пол был щербатым, а кое-где грязным до чрезвычайности, и лупилась краска на стенах, но и двери были сорваны с петель, в окнах недоставало рам и стекол, а вода, подтекающая из труб, оставила на потолке пятна цвета отчаяния.
Пока меня записывал в книгу еще один Ангел ада, сидящий за трехногим столом, недостающую ножку которому заменяла стопка книг, я не сдержался и спросил, уповая, что удачно подделываюсь под местный сленг:
– Че за убогая дыра, чувак? Даже у гослегавья псарни получше.
Ангел ада за столом вроде как растерялся, и Крошка поспешил ему на выручку.
– Знаешь, приятель, нам очень немного удается высосать из общественной сиськи. Есть разные штуки поважнее, на что нужно тратить общественные бабки, – верно, парни? Кроме того, сегодня творится не так уж много всякой антисоциальщины, так что нам ни к чему держать много всяких темниц и зон, как это бывает у всяких фашистов. Конституционные концентрационные казематы, которых в АмериКККе прежде было много, мы сровняли с землей.
По тому, с каким видом это был сказано, я понял, что такова сегодняшняя политика партии, и спорить не стал.
Но когда Ангел обхлопал мои карманы и в конце концов вытащил на свет божий йо-йо, я решил бороться.
– Эй, стой-ка! Отдай! В этом нет никакой опасности! А мне эта штука нужна.
Я сумел высвободить левую руку и дотянуться до йо-йо.
Раздался слабый голос Калипсо:
– Пол, что происходит...
Потом меня снова скрутили, а Ангелы принялись разглядывать йо-йо. У меня перехватило дыхание, когда они несколько раз попробовали запустить его, но ничего особенного не случилось. Йо-йо слушался только меня одного, как обещал Ганс.
Тем временем Тони расчухал, что моя левая рука выглядит необычно, и принялся рассматривать ее подвергшуюся метаморфозе поверхность.
– Круто, – подытожил он наконец. – Очень полезно в драке, приятель. Ладно, Дурной Палец, пошли, пора тебе бай-бай.
Я был до того потрясен и сражен утратой йо-йо, что даже не протестовал против присвоенной мне дурацкой клички. Я позволил отвести себя вниз по плесневелой лестнице и дальше по облупленному коридору в камеру.
Тони втолкнул меня в узилище, и двери за мной захлопнулись.
Я огляделся и обнаружил спартанскую обстановку. На одной из коек сидел мой сокамерник.
Наверно, голова у меня не слишком хорошо варила после всего, что произошло, поскольку иначе меня наверняка бы потряс пол моего сокамерника. Тощая, как скелет, в бесформенных джинсах, в свободной вышитой крестьянской мексиканской рубашке и сандалиях, с тухлым, словно стоялая вода в луже, выражением лица, обрамленного прямыми, непонятного оттенка волосами. Вялая, с глазами цвета табачного сока, моя соседка была из тех безобидных невзрачных и бессмысленных персонажей, которым на роду написано не знать иной любви, кроме материнской.
– Э-э-э, привет, – вежливо произнес я. – Я – Пол.
Когда она заговорила, я был приятно поражен глубиной и прелестью ее голоса. Это была удачная компенсация за невзрачную внешность.
– А я – Мунчайлд.
Я протянул руку. Она тоже. Кисть была вялой, словно дохлая рыба.
– Приятно познакомиться, – продолжил я. – За что сидим?
Мунчайлд печально потупилась.
– За девственность.
Я не нашел, что сказать.
В голове вертелось только жестокое: «О, да, могу поверить!»