Нечеткое дробление
Шрифт:
В течение нескольких следующих минут мне предлагали представить космос в виде куска сыра, кишащего червяками, в виде шара с гелием и в виде футбольного мяча, установленного на вершине биты. У меня уже кружилась голова, но в одном я был уверен.
– Это чудовищно! Как вы позволяете минскийцам творить такое? Почему вы их не остановите? Почему не пытаетесь остановить, если уж так любите людей?
Трудно представить, не видя этого своими глазами, но Ганс пожал плечами.
– Мы, Дети Разума, либертарианцы и очень ценим свободу. Мы не верим в пользу вмешательства
– То есть как это нет?
– Я уже говорил тебе: существует бесконечное множество вселенных. Подмножество этих вселенных, тоже бесконечное, населено людьми. Независимо от того, сколько таких вселенных мы потеряли, у нас все равно остается бесконечное количество временных линий с обитающими там людьми. И поскольку в каждой вселенной содержится примерно десять в восемнадцатой степени отдельных составляющих – структур, квантовая неопределенность которых заставляет временные линии раздваиваться, – огромное количество оставшихся вселенных будет похоже на уничтоженные, за исключением случайных отличий в поведении одной или двух частиц. Разнообразие очень консервативно.
Я почувствовал, что задавлен неоспоримой логикой Ганса. Кроме того, сказал я себе, какое мне дело до этих совершенно недоступных мне уничтоженных людей, когда я не могу договориться даже с теми, которых вижу каждый день?
– Ну ладно, – пробормотал я, – надеюсь, эта логика здорово мне поможет, когда в нашу вселенную прибудут минскийцы.
– Тебе известна вероятность этого?
– Нет.
– Единица к бесконечности.
Похоже, шансы выжить у нас неплохие.
«Вот только, – подумал я сразу же, – шанс появления у нас Ганса был ровно таким же».
11
Йо-йо и пец
– Теперь, когда ты больше узнал о Детях Разума, не хочешь ли ты совершить со мной обмен?
– Чем же ты предлагаешь нам махнуться?
– Напоминаю: я могу предложить тебе нечто, что поможет тебе исполнить все твои желания. В обмен я прошу лишь копию твоего сознания.
– Ты хочешь забрать накопленное в моих человеческих мозгах, верно? Потому что – ты сам это сказал – ценишь манеру человека мыслить? Но потом моя копия останется в тебе, ты уберешься восвояси и начнешь меняться кусочками меня со своими приятелями-коллекционерами. По-моему, то, что ты предлагаешь, то, что ты собираешься делать, пусть даже с копией, чудовищно. Откуда мне знать, может быть, моя копия будет страдать?
Ганс оскорбился.
– Мы, моравекцы, никогда не позволим себе причинить умственное или физическое страдание ни одному прародителю-человеку! Задумайся – не руководствуйся я столь высокими мотивами, стал бы я вести с тобой переговоры, когда могу просто забрать у тебя все, что мне нужно? Нет, твоя копия никогда не будет страдать, потому что никогда не будет использоваться целиком, обещаю. Твоя копия никогда не обретет полного сознания, и она никогда не поднимется до уровня бытия. Клянусь фон Нейманом!
Целую минуту я молчал.
Какого черта я артачусь? Появление Ганса-киберкуста – самое яркое событие во всей моей несчастной и жалкой жизни. Само собой, я еще не понимал, что такое он мне предлагает. Во-первых, я не видел ни одного доказательства, что он способен выполнить такое диковинное обещание. Во-вторых, я чувствовал, что мне очень далеко до уровня сенатской этики, и не имел ни малейшего понятия о том, куда мог бы употребить то могущество, что предлагал мне Ганс. При этом его предложение казалось единственным шансом, единственным избавлением от моей безысходности. Что может значить судьба какой-то цифровой копии моих головы и тела, когда речь идет о таком предложении?
Каждый думает только о себе, и минскийцы в этом воззрении были далеко не одиноки. Это был организм, поедающий организмы, явившийся из другой космической вермишелины!
Собравшись с духом, я храбро произнес:
– Что ж, прекрасно! Приступай!
– Подойди ближе, пожалуйста.
Я ступил ближе, туда, откуда Ганс мог без труда до меня дотянуться.
– Только осторожней...
Непрестанно шевелящаяся корона манипуляторов Ганса на миг обволокла меня и тут же отступила.
– Готово, – сказал он.
– Но я ничего не почувствовал...
– Я мгновенно вонзил в твое тело и череп около миллиона ангстремных датчиков, перехватил управление тобой и симулировал все возможные наборы состояний твоей нервной системы. На краткий миг каждый кусочек твоего сознания включился, и его реакция была записана внутри меня, сохранена в памяти. Теперь, когда копия с тебя снята и благополучно сохранена, ты вновь полновластный хозяин своего тела. Получи же награду.
Внутри расплывчатого сплетения Гансовых манипуляторов стало формироваться нечто вещественное.
– Мы, Дети Разума, никогда не носим с собой ничего отдельного от тела, предпочитая создавать все необходимое из подручного материала и доступных элементов.
Через несколько секунд макроскопические руки Ганса протянули мне дары.
Йо-йо и пец-конфетницу.
Я тупо уставился на подарки.
На йо-йо не было никаких товарных ярлыков, он был сделан из какого-то странно скользкого материала, который не удавалось рассмотреть: он словно отталкивал взгляд, тот соскальзывал с него, как вода с утки.
Пец-конфетница была традиционной знакомой конфетницей, украшенной игрушечной головой, на которую полагалось жать, чтобы добыть конфету.
Голова принадлежала Ричарду Никсону.
– Ты издеваешься надо мной, да? Это и есть исполнение всех моих желаний? Игрушка и горсть конфет? Ты что, тупой? Или просто редкостный садист?
– Прошу тебя, Пол, не нужно спешных выводов. Позволь мне объяснить.
Эта «игрушка» – просто удобная оболочка для изумительного устройства. Это совсем не тот обычный йо-йо, какие есть у вас. Я предлагаю тебе в дар устройство для перемещения между пространствами и измерениями. Оно совершенно идентично тому, которым пользуюсь я, только мое устройство встроено в меня.