НЕЧТОжества
Шрифт:
Здесь почти мирно. Столько всего воспринято, и так мало времени, чтобы это осмыслить. Много энергии уходило на то, чтобы прятаться в этих оболочках, и под надзором неусыпных глаз мне еще везло, что получалось причащаться для обмена памятью, а о том, чтобы воссоединить душу, не было и речи. Теперь же не осталось ничего, кроме как готовиться к забвению. Ничего, кроме как думать обо всех уроках, которые я не усвоил.
Например, тест крови МакРиди. Его детектор тварей, разоблачитель самозванцев, выдающих себя за человека. Он не сработал настолько хорошо, как считает мир, но тот факт, что он вообщеработает, нарушает фундаментальные правила биологии. Это – ядро загадки. Это – ответ на все тайны. Я бы догадался, будь я хоть чуточку больше. Я бы уже познал мир, если бы он не жаждал меня убить.
Тест МакРиди.
Или он попросту невозможен, или я во всем ошибался.
Они не сменили форму. Не приняли причастие. Их страх и взаимное недоверие росли, но они не хотели соединить души. Они все искали врага извне.
И я дал им то, что они хотели найти.
Я оставил ложные подсказки в рудиментарном компьютере их лагеря: примитивные иконки с анимацией, обманчивые цифры и прогнозы под соусом правды – как раз столько правды, чтобы убедить мир в их правдивости. Неважно, что машина была слишком простой для таких вычислений, или что у нее не было данных для проведения этих расчетов, ведь Блэр был единственной единицей биомассы, которая могла об этом знать, а он уже был моим.
Я оставил ложные следы, уничтожил настоящие, а потом, обеспечив себе алиби, я дал Блэру выпустить пар. Пока они спали, я позволил ему прокрасться ночью к транспорту и разнести его на части. Только изредка я подергивал его за вожжи, чтобы он не разбил необходимые запчасти. Я дал ему побесноваться в радиорубке, смотрел его глазами и глазами других на то, как он бушует и крушит все подряд. Я слушал его шумные тирады о мире в опасности, о потребности в карантине, и он все орал и орал, что никто из вас не знает, что здесь происходит, но готов спорить, что некоторые знают…
Он был уверен в каждом слове. Я видел это в его прожекторах. Самые лучшие подделки – это те, которые забыли, что они ненастоящие.
Когда необходимый урон был нанесен, я дал Блэру пасть под контратакой МакРиди. Я-Норрис предложил сарай для инструментов в качестве тюрьмы. Я-Палмер забил окна и помог с хлипкими укреплениями, которые должны были меня удержать. Я наблюдал за тем, как мир запер меня для твоего же блага, Блэр, а потом меня оставили одного. Когда никто не смотрел, я превращался и выскальзывал наружу, чтобы собрать нужные запчасти с изувеченных машин. Я приносил их обратно в нору под сарайчиком и по частям готовил побег. Я вызвался добровольцем, чтобы кормить заключенного, и, пока мир не смотрел, ходил к себе, нагрузившись продовольствием, нужным для сложных метаморфоз. Я поглотил треть запасов еды за три дня, и, все еще будучи в плену собственных предубеждений, диву давался изнурительной диете, которая держала эти ростки прикованными к одной оболочке.
Мне не раз улыбалась удача: мир был слишком занят, чтобы беспокоиться о запасах еды.
Ветер доносит какой-то звук – шепот пробивается сквозь неиствующую бурю. Я отращиваю уши, вытягиваю чашечки полузамороженной ткани из боков головы и поворачиваюсь, как живая антенна, в поисках лучшего сигнала.
Вот оно, слева: бездна едва светится, и снег несется черными завитушками на фоне слабенького зарева. Я слышу звуки бойни. Я слышу себя. Я не знаю, что за форму я принял, что за анатомия способна издавать такие звуки. Но я износил достаточно оболочек на многих-премногих планетах, чтобы узнать боль по звуку.
Битва идет не очень хорошо. Битва идет по плану. Настало время отвернуться и погрузиться в сон. Настало время переждать века.
Я ложусь на ветер. Я иду на свет.
Я действую не по плану. Но сейчас, думаю, у меня есть ответ: возможно, я знал правду еще до того, как отправить себя в изгнание. Нелегко это признать. Даже сейчас я не полностью все понимаю. Как долго я нахожусь здесь, рассказываю себе одну и ту же сказку, раскладываю улики в нужных местах, пока моя оболочка умирает от низкой температуры? Как долго я хожу кругами вокруг забвения, вокруг невероятной правды?
Я приближаюсь к слабому потрескиванию огня; глухое сотрясение от взорвавшихся запасов больше ощутимо, чем слышимо. Снежная пучина светлеет: серый перетекает в желтый, желтый – в красный. Одна яркая вспышка распадается на несколько пятен; одна, чудом уцелевшая, пылающая стена. На холме – дымящийся скелет того, что когда-то было лачугой МакРиди. Треснувшая, тлеющая полусфера отсвечивает желтым в мерцающих огнях; прожектор Чайлдса зовет это радиокуполом.
Лагерь исчез. Остались только пламя и камни.
Без убежища они долго не протянут. Совсем чуток. Только не в этих оболочках.
В попытке уничтожить меня они истребили самих себя.
Все могло бы быть совсем иначе, если бы я никогда не был Норрисом.
Норрис оказался слабым звеном: не просто биомасса, которая неспособна адаптироваться к окружающей среде, а дефектныйросток – росток с кнопкой "выкл." Мир знал об этом, знал так давно, что совсем забыл. И только когда Норрис свалился на землю, информация о сердечной недостаточностивсплыла в разуме Коппера – там я мог ее увидеть. И когда Коппер оседлал грудь Норриса в попытке вдолбить в него жизнь, загнать ее обратно, я уже знал, чем все закончится. Было слишком поздно: Норрис перестал быть Норрисом. Он даже перестал быть мной.
Мне предстояло сыграть столько ролей, но как же они были ограничены… Я играл Коппера, и ударил дефибриллятором себя в роли Норриса, верного Норриса: каждая клетка скрупулезно ассимилирована, каждый элемент неисправного клапана реконструирован идеально. Само совершенство. Я не знал. Как я мог знать? Формы во мне, миры и морфологии, которые я ассимилировал за несколько бесконечностей – раньше я пользовался ими только для адаптации, не для пряток. Отчаянная мимикрия была импровизацией, последней надеждой выстоять перед миром, который нападал на все, что ему не знакомо. Мои клетки ознакомились с правилами и подчинились им – безмозглые, словно прионы.
Итак, я стал Норрисом, и Норрис самоуничтожился.
Помню, как я утратил себя после аварии. Я знаю, каково это – деградировать: ткани взбунтовались, отчаянные попытки возобновить контроль, когда какой-то орган дает осечку. Быть сетью, которая отключается от общей системы; знать, что в каждый следующий миг меня все меньше. Стать ничем. Стать легионом.
Я-Коппер видел это. Я все еще не понимаю, почему мир был слеп. Его фрагменты обернулись друг против друга – каждый росток подозревал другого. Конечно же, они были начеку и высматривали признаки заражения. Конечно же, какой-то комокбиомассы обратил бы внимание на легкое подрагивание Норриса, засек бы рябь на поверхности – под ней ошалелые, брошенные ткани менялись в инстинктивных попытках успокоиться.