Недавние были
Шрифт:
Говоря о Шергине, я до сих пор не касался одной важной и, как мне кажется, чрезвычайной черты его творчества, особенно ярко проявившейся в последние годы, в поздних вещах Шергина.
Что же это за черта? И чем она чрезвычайна? Давайте разберёмся. Вот открываю я вышедшую несколько лет назад книгу Шергина «Запечатленная слава» и неотрывно впиваюсь в неё. Вот первый раздел её: «Отцово знание». Вот первая глава раздела: «Рождение корабля» Вот начальные её строки: «Знаменитые скандинавские кораблестроители прошлого века - Хейнц Шифмейстер и Оле Альвик, рассмотрев и сравнив кораблестроение разных морей, много дивились
– Виват, Ершов, Загуляев енд Курочкин, мастере оф Соломбуль. Равных негде взять и не сыскать, и во всей России нет».
К этому знаменательному абзацу Шергин делает сноску, помещенную, как это полагается в добропорядочных обстоятельных трудах, внизу страницы: «Курочкин Андрей Михайлович (1770-1842), Ершов Василий Артемьевич (1776-1850), Загуляев Фёдор Тимофеевич (1792-1868) - знаменитые кораблестроители Архангелогородского адмиралтейства. Доставили кораблям архангельской конструкции мировую славу. Во второй половине XVIII века славился мастер адмиралтейства Поспелов».
Характер сноски, её чёткость и скрупулезная обстоятельность, прибавление к упоминаемым в иностранном источнике фамилиям знаменитых архангельских судостроителей их имён, отчеств, дат рождения и смерти - всё это под стать научному исследованию с его детализирующим основной текст сопроводительным аппаратом. Что ж, в сущности говоря, весь этот раздел, как и другой раздел книги «Государи-кормщики», несмотря на вольное, подчас художническое изложение материала, есть всё же именно исследование, дознание, допытывание и розыски фактов истории северного и, в частности архангельского судостроения, публикация архивных находок, изысканий о славных кораблестроителях, их обычаях и характерах, тайнах их мастерства. Это прекрасные и поучительные главы, раскрывающие в равной степени как материал, так и самого разыскателя его и рассказчика.
Последнее обстоятельство мне особенно приятно и интересно, ибо в этих материалах о Севере и северянах, его былях и буднях, истории и сегодняшней зримости, материалах, прилегающих к автору, как пропотевшая в спорой работе рубашка к телу, раскрывается и углубляется материал моего крохотного исследования - то есть сам Борис Шергин.
Вот один пример. Я рассказывал, как, придя впервые в комнату Бориса Шергина в Архангельске, увидел расписанную им печь и северные ручные поделки. Я тогда подивился этому чудесному рукомеслу и художническому умельству, но объяснить его корни и происхождение не смог. Но вот я прочёл в книге «Запечатлённая слава» такой абзац, посвященный Борисом Викторовичем отцу: «Виктор Шергин мастерски изготовлял модели морских судов. Был любитель механики. Любовь к слову сочеталась с любовью к художеству. Двери, ставни, столы, крышки сундуков в нашем доме расписаны его рукой. В живописи своей отец варьировал одну и ту же тему: корабли, обуреваемые морским волнением».
Вот они где - корни художнических вкусов, привычек, устремлений писателя, сказителя, художника Бориса Шергина. Они унаследованы, они потомственны, они взращены сызмальства средой, в которой жил и рос Шергин. И отец рисовал, и отец сказывал сказки и былины, да и не только отец. В предисловии своём к «Запечатлённой славе» Шергин говорит: «Отменной памятью, морским знаньем и уменьем рассказывать отличались и друзья отца, архангельские моряки и судостроители М.О. Лоушкин, П.О. Анкудинов, К.И. Второушин (по прозвищу Тектон), В.И. Гостев. Кроме того, что каждый из поименованных имел многолетний
Максим Осипович Лоушкин, который в перечне капитанов, судостроителей и сказочников упомянут первым, - это как раз и есть тот самый «поморский капитан» Лоушкин, о котором рассказывает Н. Пинегин в своей книге «Георгий Седов» и который нашёл и рекомендовал для экспедиции Седова к Северному полюсу «Святого Фоку».
Как явствует из рассказанного Шергиным в «Запечатлённой славе», Лоушкин был не только капитаном, не только искусным рассказчиком, но и знатоком истории и практики своего родного отечественного судостроения на Севере и горячим его пропагандистом.
Командуя морским судном, на котором в девяностых годах архангельский губернатор Энгельгардт путешествовал по Северу, Лоушкин при всяком удобном случае старался внушить влиятельному сановнику мысль о древности и стародавней славе северного мореходства и судостроения, о высоких мореходных качествах судов, которые строились северными мастерами-корабелами.
Это истовое, душевное, уважительное отношение к северному искусству, к мастерству северных умельцев унаследовал от своего отца; от дедов, от Лоушкина, Анкудинова, от всего своего окружения и Борис Шергин. Он унаследовал не только их жаркую приверженность к русской северной старине, но и их пропагандистский пыл, утверждающий самобытное и прекрасное.
К этой активнейшей и чудеснейшей черте шергинского творчества я и обращаюсь в конце своего рассказа о рыцаре Севера, о волшебнике Северного Слова. Впрочем, раз уж речь зашла о волшебстве слова, не могу не обратиться ещё к одному примеру из творческой практики Шергина.
В сказке его «Волшебное кольцо», о которой я вскользь упоминал, «жили Ванька двоима с матерью. Житьишко было само последно. Ни послать, ни окутацца и в рот положить нечего». Единственным богатством Ваньки-крестьянского сына было доброе сердце. Он спасает от гибели одну за другой «собаку белу, да кошку серу, да змею Скарапею».
За своё доброе сердце Ванька вознаграждается тем, что получает во владение волшебное кольцо, обладающее чудеснейшим свойством. Стоит тому, кто им владеет, «переменить кольцо с пальца на палец», как выскакивают откуда ни возьмись «три молодца», которые тотчас выполняют любое приказание их хозяина. Они строят в одну ночь хрустальный мост, соединяющий царский дворец с избой Ваньки, сватающегося к дочери царя. Самую избу его превращают в богатые дворцовые хоромы. Потом и эта изба-хоромина, и хрустальный мост переносятся в мгновенье ока за тысячи верст и ставятся «посереди городу Парижу». А после по Ванькиному повелению и мост, и дворец-изба снова переносятся «на старое место».
Когда я слушал эту сказку, сказываемую в Архангельске Шергиным, а после в Ленинграде читал её в сборнике «Пятиречье», я не мог отделаться от ощущения, что три молодца, творящие чудеса, в сущности говоря, ни при чём, что Шергин самолично проделывает все эти колдовские небывалости, что он не только владеет волшебным кольцом, но сам и выделал его. Но главней всего для меня было то убеждение моё, что, кроме волшебного кольца, Шергин владеет ещё и Волшебным Словом, которое и делает его всемогущим кудесником, обладателем всех тайн и свойств волшебства.