Неделя в декабре
Шрифт:
Хасан пьяновато бормотал, смеялся, дышал на молодого охранника винными парами и, наконец, подхватив коробку с «вином», направился к ярко освещенному залу ожидания. Таких же «безлошадных», как он, пассажиров там было только трое, стало быть, переправа предстояла спокойная, тихая. Ожидая, когда откроются двери автобуса, Хасан прочитал про себя несколько сур Корана.
Хасан аль-Рашид очень хорошо знал Коран. Священные книги, которые человек читает в детстве, говорил ему отец, остаются с ним навсегда, образуют ландшафт его жизни. И потому, придя на первую встречу с Салимом в мечети на Паддинг-Милл-лейн, он быстро понял, что оказался среди тех, кто Коран либо не читал, либо успел забыть. Хасана это удивило. Он рассчитывал увидеть людей, которые изучают Писание.
Впрочем, обстановка там была хоть и не вполне религиозная, но товарищеская, теплая. Салим представил его участникам группы — их было человек двадцать пять, все мужчины, — и они приступили к молитве. Потом появился фруктовый сок, сигареты, и все перешли в подобие конференц-зала, чтобы послушать выступавшего в тот день докладчика. Доклад основывался на знаменитой книге Гулама Сарвара, которую Хасан хорошо помнил по урокам сравнительного религиоведения в школе Ренфру. Она была одним из основных учебных пособий британских школьников — независимо от их вероисповедания, — а центральная ее мысль сводилась к тому, что подлинный ислам вовсе не отделял веру от политической деятельности. Ислам содержал в себе все, необходимое людям для построения общества и управления им. Единственная проблема состояла в том, что ни одного истинно исламского государства в современном мире не существовало: созданию его препятствовали короли, генералы, диктаторы и устроенные на западный пошиб демократии. А из этого следовало, что, раз уж религия и политика суть области смежные, задача верующего оказывается вполне практической: построение истинного государства, чисто исламского, какого не было на земле со времен последнего халифа.
— Вот с таким простым предложением и обращаюсь я к вам сегодня, — завершил свое выступление докладчик, тихоголосый мужчина лет тридцати. — И эта жизненная задача гораздо привлекательнее всего, чем располагают христиане или евреи. Они считают, что политические структуры отделены от духовных верований. А также что им уже удалось построить совершенное гражданское общество. Образец его они видят в… Соединенных Штатах Америки.
Негромкие сатирические смешки.
На Хасана доклад впечатления не произвел. Когда он, шестнадцатилетний, впервые рассказал отцу об идее исламского государства, Молоток его просто высмеял.
— В Коране ничего подобного нет, — сказал он, — это чистой воды выдумка. Кто забил тебе голову такой чушью?
— Книга, которую мы проходим в школе.
Молоток даже в ужас пришел:
— И кто же эту чушь написал?
— Гулам Сарвар.
— Этот шут! — воскликнул Молоток. — Он же не имам, он преподаватель бизнес-менеджмента! Интересно, кому пришло в голову учить вас по этакой дряни?
— Не знаю, нам просто раздали эту книгу. Всем ученикам, независимо от их веры.
В общем, Хасан тогда устыдился и об исламском государстве больше заикаться не стал: он снова углубился в главную тему Корана, в необходимость предать себя Аллаху или рискнуть тем, что ты навеки попадешь в адское пламя. Конечно, в Книге имелись и практические советы: по-доброму относиться к сиротам, подавать милостыню нищим, посетить, если удастся, Мекку, спать лишь со служанками своего дома, но ни в коем случае не чужого. Однако самая огромная, самая неотразимая мысль Книги, которую Хасан знал от корки до корки и из которой мог цитировать по-арабски большие куски, состояла в том, что Аллах есть Бог истинный и единственный; что, хоть Авраам, Ной и Иисус были людьми достойными, евреи и христиане заблуждаются в своих верованиях; что, если ты не веришь в Аллаха и в ислам, то после смерти тебя ожидает вечная мука.
А относительно политики и построения исламского государства в Коране ничего не говорилось — Пророка такие вопросы не волновали. И поэтому, пока вокруг Хасана разгоралась дискуссия, он размышлял о своем. Эти молодые люди напоминали ему членов Группы левых студентов; весь спор шел у них о том, чья линия радикальнее. В университете соперничество происходило между Интернациональной марксистской группой, Социалистической рабочей партией и загадочным Красным интернационалом. Здесь же организация, самонадеянно именовавшая себя Мусульманским молодежным интернационалом, старалась обойти Исламскую всемирную лигу, а Ближневосточный форум козырял своей близостью к «Джамаат-и-Ислами». Кроме того, Хасану не понравилось, что эти люди называют всех немусульман кафирами. Евреи имели, конечно, право именовать неевреев идолопоклонниками, но гораздо меньшее — гоями. Вот и слово «кафир» отдавало, как представлялось Хасану, намеком на расовое превосходство.
Он вздохнул. По крайней мере, в мечети на Паддинг-Милл-лейн имелась молельня для женщин. Все-таки шаг вперед по сравнению с другими мечетями, где ему доводилось бывать, — там перед дверьми стояли ряды и ряды поношенной мужской обуви, а вот женские туфельки не встречались никогда. После политической дискуссии разговор перетек в воды более спокойные — в обмен новостями о футбольных матчах, молодежных лагерях и кампаниях по сбору средств.
Позже Салим, шагая с Хасаном к станции, положил ему руку на плечо.
— Тебе у нас понравилось? — спросил он.
— В определенной мере, — ответил Хасан. — С политической программой я не согласен. Коран не дает для нее оснований.
— Вера не стоит на месте, — сказал Салим. — Даже слово Бога развивается через его толкование человеком. Для того и существует теология. И в других религиях происходит то же самое. Все апостолы Христа были мужчинами. А теперь в англиканской церкви есть даже женщины-священники.
— Я не стал бы брать англиканскую церковь в образец для чего бы то ни было, — сказал Хасан.
Салим рассмеялся:
— Разумеется. Но ты посмотри на это вот с какой стороны: истинным мусульманам хочется жить в обществе, которое уважает их веру и дает им все возможности для того, чтобы они, умерев, могли наслаждаться райской жизнью. Содержит ли Коран точные, буквальные указания о том, как следует создавать такое новое общество, — это вопрос, о котором могут спорить исследователи его текста. Пока же настолько ли уж дурно стремление жить на земле в таком замечательном государстве или желание содействовать его созданию?
— Ну, если ставить вопрос так…
— Именно так я его и ставлю, — сказал Салим. В его глубоком голосе звучало успокоительное благоразумие — похоже, он обладал запасами красноречия, которые не стал обнаруживать при первой их встрече в фруктовом баре.
— Хочешь, я тебя подвезу? Это мой старый драндулет стоит вон там, у ограды. Ты где живешь?
— Да все в порядке, — ответил Хасан. — Доеду поездом.
— Но ведь это же станция Доклендского легкого метро, — сказал Салим. — Час поздний, она скорее всего уже закрылась. Садись в машину. Мне это совсем не трудно.