Недобрый час

Маркес Габриэль Гарсиа

Жена судьи Аркадио сидела со сложенными на животе руками перед дверью своего дома и глядела, как зачарованная, на баркас. Через три дома начинался торговый ряд: витрины с барахлом и ничем не прошибаемые сирийцы, сидящие у дверей своих лавок. Вечер умирал в ярко-розовых облаках и в визге попугаев и обезьян на другом берегу реки.

Двери домов начали открываться. Под заляпанными грязью миндальными деревьями, вокруг тележек со снедью, на изъеденном временем гранитном крае водоема, из которого поили скот, теперь собирались поболтать мужчины. Падре

Анхель подумал, что каждый вечер в это время словно происходит чудо – городок преображается.

– Падре, вы помните, как выглядели заключенные немецких концлагерей?

Падре Анхель не видел лица доктора Хиральдо, но представил себе, как тот улыбается за проволочной сеткой окна. Честно говоря, он не помнил тех фотографий, хотя не сомневался, что видел их.

– Загляните в комнату перед приемной.

Падре Анхель толкнул затянутую сеткой дверь. На циновке лежало существо неопределенного пола – кости, обтянутые желтой кожей. Прислонившись спиной к перегородке, сидели двое мужчин и женщина. Хотя никакого запаха падре не ощутил, он подумал, что от этого существа должно исходить невыносимое зловоние.

– Кто это? – спросил он.

– Мой сын, – ответила женщина. И, словно извиняясь, сказала: – Два года у него кровавый понос.

Не поворачивая головы, больной скосил глаза в сторону двери. Падре охватили ужас и жалость.

– И что вы с ним делаете? – спросил он.

– Даем ему зеленые бананы, – ответила женщина. – Ему не нравятся – а ведь они так хорошо крепят.

– Вам следовало бы принести его на исповедь, – сказал падре, но слова его прозвучали как-то неубедительно.

Он тихо закрыл за собой дверь и, приблизив лицо к металлической сетке окна, чтобы лучше разглядеть доктора, царапнул по ней ногтем. Доктор Хиральдо растирал что-то в ступке.

– Что у него? – спросил падре.

– Я еще его не осматривал, – ответил врач. И добавил, словно размышляя о чем-то: – Вот какие вещи, падре, по воле господа происходят с людьми.

Замечание это падре Анхель оставил без ответа и только сказал:

– Таким мертвым, как этот бедный юноша, не выглядел ни один из мертвецов, которых я много перевидал на своем веку.

Он попрощался. Судов у причала уже не было. Начинало смеркаться. Падре Анхель отметил про себя, что после того, как он увидел больного, состояние его духа изменилось. Внезапно он понял, что опаздывает, и заспешил к полицейскому участку.

Скорчившись, сжав голову ладонями, алькальд сидел на раскладном стуле.

– Добрый вечер, – медленно сказал падре.

Алькальд поднял голову, и падре содрогнулся при виде его красных от отчаяния глаз. Одна щека у алькальда была чистая и свежевыбритая, но другая была в зарослях щетины и вымазана пепельно-серой мазью. Глухо застонав, он воскликнул:

– Падре, я застрелюсь!

Падре Анхель остановился, ошеломленный.

– Вы отравляете себя, принимая столько обезболивающего, – сказал он.

Громко топая, алькальд подбежал к стене и, вцепившись обеими руками себе в волосы, боднул ее. Падре еще никогда не доводилось быть свидетелем такой боли.

– Примите тогда еще две таблетки, – посоветовал он, сознавая, что предложить это средство его побуждает только собственная растерянность. – Оттого, что примете еще две, не умрете.

Он всегда терялся при виде человеческой боли – слишком ясно он сознавал свою полную перед ней беспомощность. В поисках таблеток падре обвел взглядом всю большую полупустую комнату. У стен стояли полдюжины табуреток с кожаными сиденьями и застекленный шкаф, набитый пыльными бумагами, а на гвозде висела литография с изображением президента республики. Таблеток он не увидел – только целлофановые обертки, валяющиеся на полу.

– Где они у вас? – спросил, уже отчаявшись найти таблетки, падре.

– Они на меня больше не действуют, – простонал алькальд.

Алькальда передернуло, и на падре Анхеля надвинулось огромное безобразное лицо.

– Черт подери! – крикнул алькальд. – Ведь говорил, чтобы не лезли ко мне!

И, подняв над головой табуретку, со всей яростью отчаяния швырнул ее в застекленный шкаф. Падре Анхель понял, что произошло, лишь после того как посыпался стеклянный град и из облака пыли вынырнул, словно привидение, алькальд. На мгновение воцарилась абсолютная тишина.

– Лейтенант… – прошептал падре.

У открытой в коридор двери выросли полицейские с винтовками наготове. Порывисто дыша, алькальд поглядел на них невидящим взглядом, и они опустили винтовки, оставшись, однако, стоять у двери. Взяв алькальда за локоть, падре Анхель подвел его к складному стулу.

– Так где же все-таки таблетки?

Алькальд закрыл глаза и откинул назад голову.

– Это дерьмо я больше принимать не буду, – ответил оп. – От них гудит в ушах и деревенеет череп.

Боль на время утихла, и алькальд, повернувшись к падре, спросил:

– С зубодером говорили?

Падре молча кивнул. По выражению его лица алькальд понял, каков результат беседы.

– Почему бы вам не поговорить с доктором Хиральдо? – предложил падре. – Некоторые врачи тоже умеют рвать зубы.

Алькальд ответил ему не сразу.

– Скажет, что у него нет щипцов. – И добавил: – Это заговор.

Он воспользовался тем, что боль утихла, чтобы отдохнуть от беспощадности послеполуденных часов. Когда он открыл глаза, в комнате было уже серо от наступивших сумерек. Даже не посмотрев, тут ли падре Анхель, он сказал:

– Вы пришли насчет Сесара Монтеро.

Ответа не последовало.

– Из-за этой боли я ничего не мог сделать, – продолжал алькальд.

Поднявшись, он зажег свет, и с балкона влетело первое облачко москитов. Сердце падре Анхеля сжалось от тревоги, вселяемой этим часом.

– Время идет, – сказал он.

– В среду я должен отправить его обязательно, – сказал алькальд. – Завтра все, что полагается сделать, будет сделано, и во вторую половину дня можете его исповедать.

– Во сколько?