Недоступная тайна
Шрифт:
— Смею надеяться, что вы меня больше не забудете?
— Не беспокойтесь. Отдых будет очень короткий.
Шкуреин несколько раз кивнул, доказывая свою готовность служить, но, посчитав такое выражение недостаточным, горячо выпалил:
— Всегда рад стараться!
Ему приятна была и усмешка хозяина и смягчение, появившееся в выражении его лица. Шкуреин улыбнулся и повел глазами вокруг.
— Все! — снова на большом злом накале прозвучало в тишине. — Утром получите задание!
— Понимаю, — вскочив со стула, смущенно пролепетал Шкуреин и, поклонившись, более внятно добавил: — Спокойной ночи!
Георгий Бубасов остался сидеть в кресле. Он словно окаменел, прислушиваясь к шагам Пустовой и Шкуреина.
Оборвав смех, Бубасов рывком поднялся с кресла и запер дверь на ключ. Затем он опустился на стул перед рабочим столом в углу комнаты. Рука его, потянувшаяся было к выключателю лампы, замерла на полпути, погасший взгляд уперся в стену. Мысли Бубасова вдруг стали какими-то неопределенными, будто жидкое тесто под рукой беспомощной, неопытной хозяйки, а чувство уверенности в себе начало слабеть.
«Просто, очевидно, сказывается утомление от постоянного лазания по канату над пропастью», — подумал он и резким движением нажал выключатель настольной лампы.
Тут он с раздражением вспомнил некоторых своих знакомых с Запада, поразительно легко философствующих о тайной войне против Советского Союза. Он близко знает несколько таких «теоретиков», не нюхавших трудностей тайной войны, но тем не менее набирающихся наглости сочинять на эту тему поучающие брошюрки. Глупцы! Только такой мастер тайных прогулок по СССР, как он, Георгий Бубасов, мог бы позволить себе сказать о жизни разведчика несколько веских слов, но он предпочитает жить этой жизнью, а не марать бумагу.
Эти размышления о собственной персоне на какое-то мгновение вернули Бубасову чувство уверенности. Он закурил папиросу и стал просматривать беглые карандашные заметки, содержащие последние установки отца. Но это занятие омрачило Бубасова. Если бы не отец!
Бубасов нервным движением отшвырнул листки с записями и отодвинулся от стола. Ему стало не по себе. Вся его жизнь прошла в безропотном подчинении отцу. Теперь, когда не за горами пятидесятилетие, особенно горестно бесконечное подчинение посторонней воле. Старику хорошо в своей мюнхенской цитадели разрабатывать планы, готовить агентов и пожинать лавры успеха. В разгоряченном мозгу Бубасова роились картины иной жизни и работы, независимой от отца. Тогда бы вся слава, все почести неуловимого разведчика получал бы он один без раздела. Да и сама разведывательная работа была бы наполнена его собственной инициативой, его собственной, как ему казалось, более страстной ненавистью к коммунистам.
Но годами сложившаяся дружба и тесное сотрудничество с отцом все же взяли верх над гнетущими душу размышлениями. Бубасов по-прежнему снисходительно стал думать об отце. Этому могучему старику вовсе не так-то легко в Мюнхене. Наоборот, там временами отцу много сложней, чем ему в СССР. Годами старик ведет рискованную двойную работу: на разведцентр и на себя. В это посвящены только они двое. Вот и теперь, оказавшись здесь с заданием разведцентра собрать максимум данных о советских ракетах, в основном приходится заниматься заданием отца: выручать так глупо попавшие в СССР списки агентуры «Взлетевшего орла». Задание разведцентра по душе, оно вполне современное, результат выполнения этой работы имеет ясную и определенную перспективу, а задание отца?.. Он даже не пытался в последнее время опять рисовать перед отцом картину того, что может на сегодня представлять из себя агентура «Взлетевшего орла». Это было бы бесполезно. Отец и слышать ничего не желает о советской системе, преобразующей человеческие души, и упорно считает все это не фактами реальной жизни, а партийной пропагандой коммунистов, рекламой. Единственным врагом, с которым нужно считаться, отец признает безжалостное время и смерть, вырывающих людей из рядов живых. А для борьбы с этим врагом отец видит только одно средство: нужно поторапливаться. Иногда Георгий, прозревая, видел заблуждения отца и приходил в уныние. Но враждебное отношение к советской стране, лежавшее в основе его натуры, все же побуждало и заставляло разделять точку зрения старика.
Приведя в некоторое равновесие свои мысли, Бубасов стал думать о предстоящей встрече с Элеонорой. Ей он придавал огромное значение. Он видел в Элеоноре помощника, который значительно облегчит его собственные задачи. Бубасов считал, что проверка Элеоноры проходит очень успешно и недалек тот день, когда лицом к лицу он встретится со своей сестрой, на которую и отец возлагает большие надежды. Затем мысли Бубасова перенеслись к «крашеной дуре», как он мысленно называл Пустову. Правда, за последнее время Пустова стала активной, но все же не настолько, чтобы быть довольным ею. У Бубасова уже давно выработалось презрительное отношение к людям, помогающим ему. В отношении некоторых это презрение завершалось физическим уничтожением. Нет надежнее мертвого! Эту истину Бубасов усвоил основательно и применял практически. В этом в какой-то мере была причина его неуязвимости.
Бубасов с шумом встал из-за стола и начал ходить по затемненной комнате. Беспокойство не проходило. Тревога все больше и больше охватывала его. Даже не тревога, а страх… Он подошел к двери, отпер ее и, возвратившись к столу, нажал кнопку звонка.
Пустова, с распущенными волосами, в легком прозрачном халате какого-то розовато-телесного цвета, молча остановилась у двери.
— Сластена спит? — спросил Бубасов, поворачиваясь лицом к столу.
— Да. Все в порядке.
— Ложитесь и вы. Завтра у нас напряженный день. Пустова медлила уходить и выжидающе смотрела на Бубасова. Он стоял к ней спиной, что-то перебирая на столе и прислушиваясь к ее отрывистому дыханию. Когда она вышла, он усмехнулся, запер дверь. И снова быстро заходил по комнате.
Ночью не все спят
В ту ночь под крышей дома на Речной улице сладко спал только Шкуреин. В спальне на своей кровати ворочалась Пустова. Еще раз рассеянно почитав газету, она швырнула ее и погасила ночничок у изголовья. Натянув до подбородка прохладную простыню, Пустова стала всматриваться в темноту, окружавшую ее. Временами ей слышались шорохи, иногда казалось, что в спальне находится кто-то посторонний. Невольно она стала думать о том постоянном беспокойстве, от которого на этот раз не может отделаться с самого первого дня появления Дзюрабо. Впрочем, его настоящее имя она не знает. Для нее он Дзюрабо. Познакомили их десять лет назад и сказали, что она обязана выполнять все его приказания. Она так и поступает. Оберегает его, когда он появляется в доме, оберегает и тех, кого он изредка направляет к ней. Для этого и предназначен ее дом на Речной — маленькая, затерянная на огромных просторах страны точка, гостиница для прибывающих, из другого мира. Ее дом! Он числится только ее собственностью, но куплен на деньги, данные ей предшественником Дзюрабо, немногословным седеньким старичком с огромным горбом.
Другой мир! Когда же наступит время, когда она будет жить в другом мире? Ей казалось, что за семнадцать лет беспокойной, двойной жизни пора бы уже вознаградить ее бездумной жизнью под солнечным небом Аргентины. Об этой стране она мечтает с детских лет. Но те, от кого зависит осуществление ее мечты, только обещают. Безжалостное время уходит и как неуловимый вор растаскивает красоту, оставляя следы в виде морщин. Не окончательной же старухой ей ехать в Аргентину досушивать свою кожу! А как ей надоели куклы и зверюшки, которых ей приходится делать для развлечения детей! Всех их от мала до велика она ненавидит лютой ненавистью.