Недотрога
Шрифт:
Подружки Светы глупо захихикали, поддерживая издевательства.
— И парикмахера с визажистом посоветуй, — продолжала глумиться Света, — а то я сама такие дульки на голове крутить не умею.
Покрутив пальцем позади своей головы, изображая собранные в пучок волосы, Света с вызовом посмотрела на меня, ожидая ответной реплики. Вот только я не сильна была в отбивании чужих нападок. Не приходилось еще сталкиваться с прямыми оскорблениями и глупыми намеками. Поэтому я растерялась и не нашлась, что ответить.
— Думаю, вы и без меня обойдетесь, —
— Не хочет делиться секретом успеха, — притворно вздохнула Света, покачав головой. — Ладно, пошли, девочки. А то ослепну еще от неземного сияния.
Уходя, рыжеволосая Диана сочувственно мне улыбнулась. Наверное, понимала, что подруги перегнули палку, но пойти против них не могла, даже если не хотела поддерживать издевательства.
— Ну что? — на сцену вскочил Альберт, потирая толстые ручки. — Максим Николаевич сообщил, в чем твоя задача?
Находясь во власти переживаний из-за грубости коллег, я молча помотала головой.
— Только вкратце.
— Вот держи ноты, изучай. Попробуй изобразить.
Всё еще не отойдя от произошедшей стычки, я вяло обхватила смычок и попыталась сыграть первые аккорды, но сразу же споткнулась. Начала заново, и вроде бы шло неплохо, даже удалось отвлечься, и тут я увидела нахмуренные брови худрука и сморщенный, словно от вони, нос.
— Так плохо?
— Да ты себя, деточка, совсем не слышишь. Говоришь в нос. Что у тебя? Насморк? Когда так забит нос, невозможно нормально музицировать. Разве ты этого не знаешь? Очень непрофессионально. Разболеться в самый ответственный момент! На генеральной репетиции. Можно же, в конце концов, меры принять!
Раздухарившись, престарелый Альберт продолжал поносить безалаберную молодежь и вспоминать, какими прилежными были его современники.
— Что тут происходит? — на сцену бодро вскочил Максим, видимо, уловив царившее на ней напряжение.
— Ваша девочка не готова и вряд ли сможет осилить программу в таком состоянии, — пожаловался Альберт, нисколько не стесняясь говорить при мне. Волна стыда окатила все тело с ног до головы, хотя я не понимала, почему так важно угодить Максиму. Ведь сутки назад я отчаянно сопротивлялась самой идее мамы вступить с ним в контакт. Поймав настороженный взгляд Суворова, я молча ждала приговора, а Альберт продолжал:
— Ее нужно заменить, есть множество талантливых девочек. Я могу посоветовать парочку… Вот тут у меня…
— Будет выступать она. В чем, собственно, дело? Она не справляется или что-то другое? Что с ней?
— Таисия болеет, у нее насморк, может, отит. Она себя совершенно не слышит, жутко фальшивит. Любой профессионал это понимает.
— У нас тут не консерватория, гости вряд ли заметят фальшь, даже если им сыграют прямо в ухо. Так что не волнуйтесь. Дайте ей ноты или что там у вас. Она будет здорова к открытию «Инферно» и отлично всё отыграет. Возражения не принимаются, — отрезал Максим и рубанул ладонью в воздухе, увидев,
Потом Суворов схватил с пюпитра ноты, грубо скатал их в рулон и кивнул мне, чтобы убиралась со сцены. Не оставалось ничего иного, кроме как подчиниться, после чего мы под глухие причитания пухляша спустились вниз и пошли по направлению к выходу. Я не решалась беспокоить Суворова, лишь быстро семенила следом, обещая себе репетировать до самой глубокой ночи, только бы не упасть в грязь лицом.
Но планам моим не суждено было сбыться.
Во-первых, я не учла тонкие стены своей квартиры. Одно дело играть на скрипке в комнате с шумоизоляцией, другое — раздражать соседей многочасовым концертом в старом панельном доме. Неизбежно наступил тот час, когда мне настойчиво намекнули о том, что пора сворачивать лавочку, заколотив чем-то железным по батарее. Я не сразу догадалась, кто и зачем шумит, но истошные пьяные крики из-за стены прекратить кошачий концерт на ночь глядя быстро подсказали, в чем, собственно, дело.
Пришлось перестать мучить инструмент и подумать о здоровье и ужине. Бесконтрольно закинув в себя энное количество таблеток, я вперила голодный взгляд в пустые недра холодильника, впервые осознав смысл выражения: «Мышь повесилась». Посредине гордо продемонстрировала себя пачка молока, к счастью, с еще не истекшим сроком годности. В стенном шкафчике обитала унылая и одинокая коробка овсяных хлопьев. Здраво рассудив, что уж с кашей-то справлюсь, я поставила ковшик с молоком на огонь и щедро сдобрила его порцией хлопьев, потом отошла к окну и задумалась, глядя на скудно освещенный двор, припорошенный снегом, с небольшой детской площадкой и припаркованными по периметру автомобилями.
На самом деле не всё так и ужасно. Не стоит впадать в уныние. Я в тепле, на счет пришла неплохая сумма денег — аванс за работу в клубе. Сын Николая Дмитриевича оказался вполне себе добрым молодым человеком, резковатым, но кто не без греха. Амбициозным, интересным, с харизмой, очень красивым и притягательным. Но это не то, о чем нужно думать… Вытащу маму и заживем как прежде.
Кстати, о ней. Перед домашней репетицией мы созвонились, и я сообщила о последних событиях. Мама, конечно же, обрадовалась, ведь Максим был той самой ниточкой к Николаю Дмитриевичу, и она не могла видеть в нем плохого человека. Она так и сказала:
— Я знала, что сын Николаши всё поймет правильно и тебе поможет.
Последнее смутное беспокойство по поводу работы в клубе улетучилось из головы, и я принялась мечтать о будущем. Тщательно стараясь обходить даже наедине с собой опасные темы в отношении Максима…
Горелый запах и шипение из ковшика заставило положительные мысли испариться как дым. Кашу я, конечно же, сожгла. Есть пресный густой клейстер было решительно невозможно. Не представляю, на каком адреналине я приготовила тогда ночной ужин у Суворова. Сегодня я снова подтвердила свое звание антибогини кухни.