Нефартовый

«Как может быть фартовым или нефартовым телекомментатор? Способен ли человек, не участвующий в игре, не являющийся тренером или судьей, влиять на исход матча? Да и само странное слово «фарт». Англичане с американцами – те вообще, как его услышат, так удивленно вздымают брови и морщат нос… Посмотрите перевод в словаре».

Под ярким полуденным солнцем я шел по железнодорожной платформе Внуково, и все эти вдруг завертевшиеся в голове мысли не имели никакого отношения к реальности прекрасного августовского дня. Позади были очередные сутки

летней Олимпиады, которую мы на этот раз освещали из Москвы. Без Рио-де-Жанейро и белых штанов – ничего страшного! В конце концов, футбольную Мекку удалось посетить за два года до того, когда в Бразилии был незабываемый чемпионат мира. Чего стоила хотя бы работа на «Маракане»! Помните, как немцы в дополнительное время вырвали победу у аргентинцев? То был мой шестой чемпионат мира в качестве телекомментатора Первого канала и четвертый репортаж о финальном матче.

И вот уже четырнадцатая Олимпиада, начиная с московской, на которой я работал в далеком 80-м еще корреспондентом ТАСС. Восемь лет спустя была совершенно необычная поездка на Игры в Сеул: туда я отправился переводчиком сборной СССР по борьбе. Поэтому жил в Олимпийской деревне и имел доступ в святая святых – за кулисы соревнований. А в Альбервиле на зимних Играх-92 получил предложение от телевизионщиков. С тех пор – в Останкино. И снова Олимпиады: еще пять летних и шесть зимних.

Так что начиналось все уже почти сорок лет назад в олимпийской Москве, и вот круг замкнулся. Интересно, что для «anchorman», как называют ведущего в студии англичане и американцы, особой разницы-то и нет. Сидней или Афины, Пекин или Лондон – наши рабочие помещения на их телецентрах мало чем отличались друг от друга. А все они, вместе взятые – от специальной студии, воздвигнутой на время Игр-2016 в Останкино.

В дословном переводе «anchorman» – это что-то вроде «человек-якорь». Очень точно: сидишь, как якорем к стулу прицепленный…

Кстати, про настоящий якорь. С его помощью я пытался раскачать застрявший у побережья Антарктиды ледокол. Чистая правда! Но об этом чуть позже.

Итак, я шел по внуковской платформе, радуясь тому, что сейчас, добравшись до дома, смогу выспаться перед своим очередным «олимпийским будильником» в четыре утра. И при этом мысленно рассуждая о суеверии – жалком уделе тех, у кого нет веры. Так ведь говорят?

В эту секунду я почувствовал, что лечу. Нет, не в переносном, а в самом что ни на есть прямом смысле слова. Под находившейся ближе к краю платформы левой ногой обрушился кусок бетона. Впрочем, это я узнаю только сутки спустя, когда Оля привезет фото рухнувшего подо мной перрона в больницу. А пока, совершив самый настоящий «фосбюри-флоп», я со всего маху и с довольно приличной высоты спиной брякнулся на рельсы.

Думаю, замысловатый стиль невольного прыжка во многом предопределил надетый через плечо тяжелый планшет. И он же в итоге спас позвоночник.

Сумку я купил в Берлине с четвертого за два года захода в один и тот же магазин. Сначала не было с собой достаточного количества денег, потом не срабатывала банковская карточка, в следующий раз сам предмет на время исчез с прилавка…

Мистика! За всю жизнь я ни разу так не стремился приобрести какую-то конкретную вещь, тем более столь прозаическую! Но ноги сами несли в ту неприметную лавку. А теперь, возможно, продолжают носить меня только потому, что при приземлении выстраданное немецкое приобретение счастливым образом оказалось между спиной и рельсой.

Более ста кг живого веса уже готовы были стать страшным приговором. Но сумка! Никогда не видел айпэд, словно лего, расколотый на мелкие кусочки. А как вам мобильник, превратившийся в подкову (на счастье?)! Интересна судьба банана, который я взял с собой на работу, но не успел съесть в олимпийской запарке. Он просто исчез! Точнее, стал частью текстуры самой сумки, въевшись в ее стенки настолько, что теперь всю оставшуюся жизнь я, открывая мою спасительницу, буду чувствовать запах далекой экзотической плантации. Или как минимум любимой с детства пластиночной жвачки Juicy Fruit, которую тогда привез из командировки на Кубу мамин папа – дедушка Коля.

…Над койкой в Боткинской улыбался лечащий врач:

– А вам повезло, Виктор Михайлович! Всего-то три сломанных, да и то не сами позвонки, а отростки. Это месяца два в постели. Пишите книгу.

– Спасибо, доктор. Но как – в таком положении?

– Ну как? Печатайте одним пальцем. И начните с того, что вы – фартовый…

Сталину не понравились слова гимна Советского Союза, которые написал мой дедушка. Говорят, вождь сказал: «Слишком мягкий текст. И не надо было так много о природе. Да и религию Гусев зачем-то приплел».

Виктор Михайлович Гусев проиграл не в одиночку. Во-первых, в соавторстве со своим давним другом композитором Тихоном Николаевичем Хренниковым. Во-вторых, были забракованы еще четыре варианта, предложенные участниками конкурса. Победили, как известно, стихи двух корреспондентов фронтовой газеты «Сталинский сокол» Сергея Михалкова и Габриэля Эль-Регистана. То, что предложили они, было признано более правильным по стилистике. Да и музыка Александра Александрова, положенная в основу, к тому времени уже прошла проверку временем как «Гимн партии большевиков».

Кстати, специальная правительственная комиссия по «госприемке» дала работе Гусева – Хренникова положительную оценку. Она сохранилась в архиве: «Торжественен, монументален, выразителен и хватает за душу. Чувствуется сердечность, глубина».

Но стоит ли говорить, что комиссия комиссией, а решающим было слово Сталина.

Вот уже много лет я пытаюсь найти дедовский текст. Тщетно! Чтобы ни у кого не возникло тайных сомнений в правильности высокого выбора, все проигравшие работы были уничтожены. И хорошо, что только работы!

Конкурс объявили в разгар войны – в 1943 году. До этого функцию гимна исполнял «Интернационал». Новый утвердили и обнародовали в ночь на 1 января 44-го. Дедушка умер в холодной, но уже согреваемой реальной надеждой на победу Москве три недели спустя, всего семь дней не дожив до своего 35-летия. Умер на руках Хренникова, с которым были написаны все песни для снятых по сценариям Гусева кинофильмов «Свинарка и пастух» и «В шесть часов вечера после войны».

Тогда, зимой 44-го, как первая ласточка неминуемо приближающейся мирной жизни, в Доме актера вновь открылось кафе, гордо назвавшее себя рестораном. Придя туда 23 января, они успели только снять пальто и сделать заказ. Виктор уронил голову на руки. Обширное кровоизлияние в мозг. А ведь сразу после Нового года было то же самое – в глаз. Врачи сказали предельно строго: по ночам – спать, меньше работать. Но куда там!