Нефертити и фараон. Красавица и чудовище
Шрифт:
Было очень душно, солнце уже село, но неподвижный воздух не освежал даже в вечерней тьме. Не справлялись и несколько рабов с огромными опахалами. Воздух, казалось, прилипал к телу, обволакивал, не давая свободно вдохнуть. Жарко даже для привыкших к такому с рождения египтян, что же говорить о чужестранцах, которые уже не первый день мучаются в Фивах?
Не успела Тийе подумать об этом, как к ней приблизилась рабыня, сообщившая, что о встрече просит главный лекарь Медхеб. Царица поморщилась, снова будет долго и нудно убеждать ее, что фараону нельзя пить вино, любить женщин, нельзя много есть, спать… А нужно побольше двигаться и быть осторожным, особенно в такую жару…
Послушать Медхеба, так Аменхотепу давно нельзя все. Как же тогда жить, тем более пер-аа, так любящему чувственные наслаждения? Отбери у него вино, женщин, мягкое ложе и вкусную еду, и фараон умрет безо всяких болезней. Хотя все дни свадьбы Аменхотеп-старший действительно слишком много пил и ел, а также смеялся. Но Тийе решила, что не станет ничего выговаривать мужу, как бы ни просил лекарь! Пусть остаток лет доживет в радости, ему уже немного осталось, никого не может обмануть показная беззаботность фараона, все понимают, что он доживает если не последние дни, то уж месяцы наверняка.
Но от Медхеба не отвяжешься. Тийе кивнула: пусть войдет.
Лекарь высок, сух и строг. Наверное, такими и должны быть берегущие драгоценное здоровье пер-аа. Но Медхеб слишком мягок, вернее, слаб, чтобы навязать свою волю Аменхотепу, а потому все его разговоры уходили, словно вода в песок в жаркий полдень, не оставляя даже следа. Фараон продолжал всласть есть, неумеренно пить, любить своих жен и наложниц и болеть.
Лекарь привычно распростерся ниц перед ногами царицы, произнося слова приветствия. Та знаком велела подняться и говорить.
Медхеб попросил отослать слуг. Тийе стало чуть тревожно, обычно он этого не делал, ни для кого во дворце не было секретом то, что пер-аа убивает себя сам своими повадками, и то, что главный лекарь ворчит из-за этого ежедневно. Что, так все плохо?
Рабам не полагается выдавать свои мысли, даже если они есть, слуги исчезли бесшумно. Медхеб чуть помялся, прежде чем начать говорить. Тийе даже собралась его поторопить, сидеть совсем без опахала в такую жару было тяжело.
– Царица, да будут дни твои вечны, меня беспокоит здоровье… – Он не успел договорить, Тийе поморщилась:
– Всегда одно и то же! Я не буду ограничивать пер-аа ни в чем! Он сам знает, что ему делать!
– Я не о Единственном веду речь, хотя и ему не мешало бы послушать советы…
– А о ком?
– Больна царевна Тадухеппа…
– Что?! Отравили?!
– Нет, нет! – испугался Медхеб. – У нее слабое сердце… Далекая дорога, жара и хлопоты совсем подкосили юную царевну. Она тяжело дышит, и у нее синие ногти. Может, мне будет дозволено посмотреть ее глаза? Я бы понял, насколько это серьезно.
Тийе задумалась. Конечно, девушка сильно устала из-за всего произошедшего, кроме того, царица уже знала, что у них с юным Аменхотепом почти ничего не получилось в первую ночь. Мать никому не сказала о своем знании, даже сыну, чтобы не обидеть. Но ведь это тяжело и для него, и для юной жены.
Царица встала:
– Хорошо, я распоряжусь об этом завтра.
– Могу я еще попросить…
– Что?
– Юной царице сегодня ночью нужен покой и кое-какие средства, чтобы она смогла восстановить силы. Я принес настойку, облегчающую страдания тела в жару и помогающую легче ее переносить.
«Ты бы мне предложил эту настойку!» – едва не сказала царица, но лекарь опередил свою повелительницу:
– Это нельзя пить часто, только иногда… Если привыкнуть, то будет плохо, очень плохо.
– Ты давал такую настойку Единственному?!
– Да, – потупился Медхеб.
– Часто?
– Я не могу отказать пер-аа в его повелении.
– Ясно… Настойка может повредить будущему ребенку царевны?
– Если он уже есть, то да. Но не думаю, что это так.
– Лучше не давай ничего. Если случится плохое, то мы с тобой будем виновны в гибели ребенка.
– Если не дать, то может погибнуть сама царевна.
– Хорошо, дай немного.
Настойка, видно, помогла, на следующий день девушка чувствовала себя гораздо лучше. Бедняга старалась делать вид, что все в порядке, пыталась улыбаться, но улыбка получалась вымученной, а потому неприятной.
Первым не выдержал фараон:
– Скажи Тадухеппе, чтобы не растягивала так губы, противно смотреть! И пусть лучше отдохнет, у нее очень утомленный, если не сказать вымученный вид. Это царевич так постарался или она просто больна?
Тийе не стала скрывать от мужа ничего, тем более что скрыть от Аменхотепа было просто невозможно, иногда ей казалось, что фараон умеет читать мысли.
– Медхеб сказал, что у нее слабое сердце, ей тяжело переносить жару…
– Медхеб? Пусть даст ей настойку, у него есть.
Тийе потупилась.
– Уже давал, больше нельзя.
Аменхотеп вдруг взял жену за подбородок и повернул голову к себе, внимательно вглядываясь в лицо:
– А ты пробовала эту настойку?!
– Нет! – Тийе спокойно выдержала пронизывающий взгляд мужа. – Нет, не пробовала и тебе не советую.
Короткий смешок был ей ответом.
– Мне поздно что-то советовать! Скажи только Аменхотепу, чтоб не вздумал пробовать. К ней привыкаешь быстро и уже не сможешь обойтись, а пить приходится с каждым разом все больше… Зато блаженство… – с улыбкой вздохнул фараон.
Тадухеппа умерла через несколько месяцев, не успев не только родить наследника, но и вообще освоиться в Опете. Все это время митаннийская принцесса болела и глотала какое-то средство, которое ей готовил лекарь фараона Медхеб. Поговаривали, что если средства не давали, то следовала истерика, которую не мог вынести никто, потому пер-аа распорядился поить сколько влезет.