Нефертити и фараон. Красавица и чудовище
Шрифт:
У Аменхотепа не было, потому он перестал подгонять лошадей, поворачивать на полном скаку значило отправиться вслед за старшим братом Тутмосом.
Но и преследователь тоже сбавил ход. Он догонял справа, оставляя царевичу место для разворота влево. «Разумно!» – мысленно похвалил возницу Аменхотеп. Краем глаза он все же заметил плюмажи Эйе на головах коней и усмехнулся. Сановник решил преподнести урок царевичу? Ничего, после разворота еще посмотрим, чья возьмет!
По звуку он понял, что и колесница Эйе тоже повернула нормально. Снова началась погоня.
Нефертити мчалась чуть в стороне не только потому, что хотела позволить
Еще девушку задело то, что бывший приятель по школьным занятиям даже головы не повернул в ее сторону, держался прямо и надменно, словно ее колесницы и не было рядом. Ну, погоди!
Тут ей пришло в голову, что если она приедет первой, то царевич будет просто обижен. Но и проиграть Нефертити не могла! Значит, нужно приехать одновременно с первой колесницей, что девушка и постаралась сделать.
Аменхотеп, погоняя своих лошадей, мысленно дивился выдержке Эйе, все же не молод, а правит не хуже его, молодого и сильного. Хорош у него дядя!
На площадку обе колесницы влетели одновременно, голова к голове у лошадей. И тут Аменхотепа ждала неожиданность – Эйе оставался там, где и стоял! Значит, его соперником (и еще каким!) был кто-то из наездников дяди? Хорош!
Бросив вожжи рабам, чтобы поводили лошадей по кругу, позволяя прийти в себя, царевич спрыгнул с колесницы и обернулся всем телом к своему сопернику со словами:
– Клянусь, ты правишь не хуже ме…
Договорить он оказался не в состоянии. Со второй колесницы спрыгнула… девушка! Аменхотеп растерянно смотрел в такое знакомое и незнакомое одновременно лицо.
– Неф?!
Та рассмеялась:
– Что же ты недоговариваешь, что я правлю не хуже тебя, Аменхотеп?
Но поговорить им не дал Эйе, он склонился перед царевичем:
– Беда. Пер-аа…
– Умер?!
– Нет, пер-аа пока не покинул нас, но очень плох…
Аменхотеп не стал дожидаться объяснений, он снова вскочил в свою колесницу, и уже через мгновение пыль за ним клубилась в направлении дворца. Слуги бросились бегом догонять хозяина.
Эйе вслед покачал головой:
– А ведь завтра он будет пер-аа…
– Что, так плохо?
– У фараона пошла горлом кровь.
Прошли семьдесят дней траура, мумию фараона Аменхотепа III торжественно отнесли в его гробницу, были отслужены все положенные обряды, вознесены положенные молитвы, принесены дары… Страна и Фивы возвращались к своей обычной жизни.
Для многих людей в ней мало что изменилось, а у большинства и вовсе ничего. Молодой фараон правил под присмотром царицы-матери Тийе и ее брата Эйе, ставшего у нового пер-аа чади. Постепенно в домах и даже во дворце снова началось веселье по вечерам, хотя всеобщие пиры пер-аа пока еще не устраивал.
За всеми делами, заботами и волнениями Аменхотеп забыл о скачке, устроенной в день смерти отца, и о бывшей подружке детства Неф, вдруг оказавшейся лихой наездницей. Не до того…
Новое положение сковывало молодого фараона сильнее болезни, перед ним падали ниц, ему льстили, его слушали, соглашались там, где и соглашаться было нельзя. А поговорить не с кем, юная жена умерла, бывшие друзья преклоняют колени, все смотрят как на живого бога. А сам Аменхотеп чувствовал, что вовсе не желает быть вот таким божеством. В нем ничего не изменилось, он живой, он человек!
И молодой фараон вдруг понял, о чем когда-то говорил оракул Аменхотеп, сын Хапу: удел фараона – одиночество, потому что все остальные ниже! И нужно быть очень сильным, чтобы это одиночество выдержать.
Аменхотеп и раньше не всегда любил веселые компании, сказывалась болезнь и невозможность веселиться наравне с остальными, а теперь сторонился еще сильнее. Мать готова выслушать сына, но это мать, ей не скажешь о том, как тоскует молодое сердце.
Шли дни, и фараон почувствовал, что привыкает к положению выше остальных, к одиночеству над толпой, к ритуальной неподвижности божества. Эйе однажды в разговоре с царицей-матерью Тийе даже вздохнул:
– Пер-аа скоро совсем станет колоссом, хоть сажай перед храмом.
Сестра с тревогой покосилась на брата.
– Что, так заметно? Это из-за болезни, ему тяжело наклоняться, потому и держится прямо.
– Нет, он уже почти привык к царственной посадке и без болезни.
– Хоть бы влюбился, что ли! – тоже вздохнула мать, понимая, что пер-аа должен быть божеством только на людях, а дома он человек. Аменхотеп III умел карать и миловать, ставить себе памятники и воевать, но при этом страстно любил жизнь во всех ее проявлениях, иногда и нарушал установленные правила, понимая, что жизнь только по правилам станет не в радость. А что будет с Аменхотепом IV? Эйе прав: фараон молод, но уже словно гранит.
После этого разговора прошло несколько дней. Душный вечер опустился на Фивы, слабый ветерок был не в состоянии окончательно разогнать нагретый дневным солнцем воздух. В небе уже зажглись первые крупные звезды.
Аменхотеп вышел из своих покоев в сад, чтобы хоть чуть подышать прохладой у пруда. Следом послушно семенили его глашатай и несколько слуг. От пруда доносились голоса и даже пение, видно, там собралась молодежь. Пир не был разгульным или излишне громким, скорее наоборот, оттуда лилась приятная песня.
Сделав знак глашатаю, чтобы не смел объявлять о его приближении, и слугам, чтобы отстали, молодой фараон направился к пирующим. Уже издали он услышал голос сестры Бакетамон, видно, вечеринка собралась по ее инициативе. Девушка призывала послушать новую песню, компания затихла.
Тут и Аменхотеп услышал сначала звуки лютни, а потом чарующий, чуть низковатый женский голос. Он обволакивал, хотелось без конца впитывать эти звуки, идущие, казалось, не от уст, а из души поющей девушки.
– Своей любви отвергнуть я не в силах.И буду верной упоенью своему!Не отступлюсь от милого, хоть бейте!Хоть продержите день с пиявками в болоте!Хоть в Сирию меня плетьми гоните,Хоть в Нубию – дубьем,Хоть пальмовыми розгами – в пустынюИль тумаками – к устью Хапи.На увещанья ваши не поддамся.Я не хочу противиться любви!