Нефть!
Шрифт:
Бэнни протестовал. Ему казалось, что все студенты должны были знать друг друга, на что Рашель заявляла, что она чересчур высокого о себе мнения.
— Очевидно, никто никогда в жизни не заставлял страдать ваше самолюбие, м-р Росс, но мы, евреи, с ранних лет заучиваем наизусть это правило: "не идти туда, где нас не желают".
— Но, мисс Менциес, если вы верите в справедливость ваших взглядов, то вы должны учить этим взглядам и других, — сказал Бэнни.
— Спасибо, — отвечала она, — я верю в справедливость своих взглядов, но не настолько, чтобы поучать им Дональда Бернса.
— Но как вы можете так говорить? — протестовал Бэнни. — Ведь вот учите же вы меня, а я не принадлежу к рабочему
Бэнни знал, что молодая девушка была членом социалистической партии и что в ней говорила настолько же "классовая" сознательность, насколько и еврейская.
Рашель продолжала возражать, утверждая, что Бэнни был один из миллиона людей, способных верить в то, что шло вразрез с его экономическими интересами. Но сам Бэнни был о себе очень скромного мнения и всегда искал кого-нибудь, на кого он мог бы опереться, кому он мог бы вполне доверять. Он нашел все это отчасти в Генриэтте Аслейч, которая превосходно знала, что хорошо и что дурно, отчасти — в Рашели Менциес, которая всегда умела отличить истину от лжи и заявляла об этом с той энергией и искренностью, которые, точно яркие вспышки молнии, прорезали сумерки тихоокеанской культуры.
Единственно, что его беспокоило, — это то противоречие, которое существовало между этими двумя авторитетами. Получалось такое впечатление, точно то, что было справедливо, было нехорошо, а то, что было хорошо — было несправедливо. И это оттого, что Генриэтта считала Рашель невозможной особой и в ее присутствии была холодна как лед; а Рашель, когда хотела сказать что-нибудь обидное, говорила Бэнни, что он принадлежал всецело Генриэтте и что творец создал его для того, чтобы водить ее в церковь.
Среди всех этих недоразумений Бэнни находил поддержку в Билли-Джордже, широкоплечем англосаксонце, который был старше его по классу. Билли уверял его, что он был прав, и советовал что-нибудь предпринять для того, чтобы они могли объяснить свою точку зрения остальным студентам. Почему не организовать, например, какую-нибудь маленькую группу или общество, целью которого было бы изучение новой России? Бэнни должен был обратиться за советом к м-ру Ирвингу и, может быть, попросить и его к ним присоединиться, так как было бы гораздо лучше, если бы они могли опираться на одного из учителей. И Бэнни отправился к м-ру Ирвингу, который сказал, что не может давать им в этом деле никаких указаний, так как это значило бы рисковать своим положением — наверняка потерять свое место. Студенты должны были руководствоваться своими собственными мнениями. Единственно, что он посоветовал, — это ни в коем случае не называть нового общества "Русским клубом" или "Русским обществом", но взять какое-нибудь безобидное название вроде: "Либеральный клуб" или "Общество социальных задач".
Бэнни передал этот совет другим товарищам, когда они по окончании лекций устроили в одной из классных комнат митинг. Билли-Джордж сказал, что это не очень-то "красиво" со стороны м-ра Иргвинга ограничиться только таким пустячным советом, на что Рашель Менциес, вспыхнув, заявила, что он не имеет права делать подобного рода намеков, что все великолепно знали те тяжелые условия, в которых находился их молодой преподаватель, и что он имел полное право стараться оградить себя от очень серьезных последствий. И зачем м-р Джордж желает находить вину в других людях, когда он сам ровно ничего еще не сделал в области общественных задач?
Присутствовавшие на митинге спросили, что, собственно, он мог бы сделать, и молодая девушка, не задумываясь, ответила, что для этого существуют различные способы. Почему бы, например, не начать издавать какую-нибудь студенческую газету — маленький листок в четыре странички, который выходил бы раз в неделю или, может быть, даже
Машинально все взгляды устремились на Бэнни. А что он думал? Бэнни чувствовал, что его щеки вспыхнули ярким румянцем. Ему хотелось бы объяснить свою точку зрения на этот вопрос, но объяснить это как можно спокойнее, толковее. Газета наделает столько шума! Рашель Менциес, по-видимому, относилась к такому шуму вполне безразлично, но Генриэтта пришла бы в ужас при одной этой мысли. А потом — его отец. Он навсегда проклял бы дело образования своего сына, если бы узнал о том, что он участвует в издательстве такой газеты. В силу всех этих соображений Бэнни принужден был ответить на предложенный ему товарищами вопрос отрицательно. Рашель Менциес заявила, что все прекрасно, все имеют право сообразоваться со своими личными условиями и возможностями, но что, в конце концов, теперь всем должно было быть ясно, что никто из них не должен был упрекать м-ра Ирвинга в отсутствии гражданского мужества.
Несколько дней спустя Бэнни прочел в газетах о том, что "Бенминггон" прибыл в Сан-Франциско с двухтысячной армией, возвращавшейся из Сибири. В числе прибывших был и тот отряд, в котором находился Поль. Бэнни тотчас же сообщил по телефону Руфи об этой новости, прося ее, как только она узнает что-нибудь о Поле более точно, немедленно его известить. И два дня спустя Руфь телефонировала ему, что Поль прибыл в Парадиз. Это было в пятницу. Лекции кончались раньше, и Бэнни прямо из университета помчался туда. Его отец был в это время на работах в "Лобос-Ривере" и не мог присутствовать при первой встрече с Полем.
Прошло почти уже двадцать месяцев со дня отъезда Поля, и Бэнни горел нетерпением его увидеть, а увидав — пришел в ужас: так он был худ и желт. Его куртка цвета хаки висела на нем, как на вешалке.
— Ты был болен? — было первым вопросом Бэнни.
— Да, — ответил Поль. — Но сейчас я совершенно здоров.
— Поль, скажи, что случилось?
— Что же тут можно сказать? Ясно, что эта была не какая-нибудь увеселительная поездка.
Сказав это, он замолчал, полагая, что эти слова могут удовлетворить его друга и его сестру после почти двухлетней разлуки.
Они сидели в старом ранчо Раскома. Время близилось к ужину, и Руфь приготовила несколько очень вкусных и сытных блюд, но Поль ел очень мало, боясь, как он говорил, сразу довериться хорошей пище. Сидя за столом, он рассказывал о Маниле, где у них была остановка, о буре, которая застала их в Тихом океане, и ни слова о Сибири.
Но так этого нельзя было, конечно, оставить. После ужина они усадили Поля в удобное кресло, и Бэнни сказал:
— Послушай, Поль, я все это время старался понять, что, собственно, происходит в России. Я у всех узнавал, со всеми спорил и в конце концов решил, что только от тебя смогу узнать всю правду. Поэтому расскажи нам теперь, пожалуйста, обо всем, что с тобою случилось.