Негодяйские дни

Ермакова Мария Александровна

– Дарина, - негромко позвал Такайра.
– Дай ей что-нибудь из запасных тряпок. Поедет с нами. А вы, - он усмехнулся, глядя на бледнеющих от ярости братьев, - чтобы больше ее не трогали. Она - моя!

Дарина порылась в седельной сумке, подошла к девушке, бросила сверток в дорожную пыль рядом. В равнодушии бывшей полюбовницы Коршуна не было ни жалости, ни сожаления. Ей и не такое приходилось видеть.

Незнакомка продолжала безучастно сидеть, глядя в одну точку. Глаза, которые вначале казались темными, посветлели, словно наполнились зеленью только

скошенной травы. Подойдя, Такайра вздернул ее на ноги и хлестал по щекам до тех пор, пока ее взгляд не обрел осмысленное выражение.

– Одевайся, - повторил он, когда убедился, что Мара не просто смотрит на него, но видит.
– Быстро. Поедешь с нами.

...Воспоминания отпустили, когда злосчастный дуб остался позади. Судя по неестественно прямой спине Мары, она тоже помнила это место. Такайре не свойственна была жалость, но захотелось догнать ее, стащить на землю и заставить биться под собой в судорогах - лишь бы не видеть ее напряженные плечи.

Слева над лесом кружили птицы. Дикие городища потому и звались дикими, что отвоеванная у природы территория никогда и никем не облагораживалась. Наследия Черного шествия вольготно разместились по побережью тут и там. Сброду, торгующему, живущему, плодящемуся и умирающему в призрачных границах 'города', было глубоко плевать на устройство быта, фортификацию или экономически выгодное расположение. Изредка городища исчезали за одну ночь, оставив после себя 'ведьмины круги', вне границ которых нечистоты и разлагающиеся тела были свалены в овраги и зачастую даже не укрыты землей. Публика в городищах водилась обидчивая, предпочитающая не откладывать выяснение отношений на потом.

Всадники свернули с тракта на проселочную дорогу. Скоро уже запахи костров, жарящегося мяса и тех самых нечистот изгалялись над обонянием. В проеме между деревьями виднелись шатры и шалаши, растянутые на жердях куски полотнищ. Все громче слышалось ржание лошадей, человеческие голоса и взрывы грубого смеха, звон оружия.

Еще несколько минут, и путники оказались на заброшенном крестьянском поле, на котором нынче раскинуло хаотичные щупальца городище. Пустив коней шагом, ехали неспешно, выбирая место для стоянки.

– Коршун!
– мощный клич перекрыл шум толпы.

Из полотняного шатра выглядывал блондинистый здоровяк с волосами, собранными в высокий хвост. Такайра остановил коня.

– Рамос-Лохмач!
– улыбнулся он и спрыгнул на землю.

Они обнялись. Сухощавый Коршун, хоть и был не намного ниже означенного Рамоса, казался рядом с этой грудой мышц худым, но вот парадокс - тем яснее становилось спешащим мимо жителям насколько Такайра опаснее.

– Приглашаю, - Лохмач кивнул внутрь шатра.
– Мой дом - твой дом!

Коршун колебался мгновение, затем кивнул. Словно по команде, его люди спешились и занялись каждый своим делом. Вок и Малыш расседлали лошадей, повели к лесной речке, шумевшей под кронами за окраиной поля. Садак и Дарина споро перетащили скарб внутрь шатра, подкинули дров в костер, разожженный перед входом, достали кухонную утварь и принялись кошеварить.

Мара, которая всегда ухаживала за своим жеребцом - Бризом - сама, легко спрыгнула с седла, потрепала коня по холке.

Рамос смотрел на нее, не отводя глаз. Такайра усмехнулся.

– Она выросла, - заметил Лохмач. Невольно поморщившись, потер изуродованный мизинец правой руки - на нем не хватало пары фаланг.
– Это больше не дикая кошка, которую кто-то решил утопить. Ты учишь ее?

Мара посмотрела на двух мужчин равнодушно, отвернулась и, ведя Бриза в поводу, двинулась туда, куда ранее ушли Вок и Малыш.

– Кубок гостеприимства!
– спохватился Лохмач, за рукав потащил Такайру за собой. Щедро плеснул мутную жидкость из кувшина с узким горлом в толстый зеленый стакан, отпил сам и протянул Коршуну.

Тот принял, благодарно склонил голову, выпил до дна. Церемонии были соблюдены. Мужчины прошли вглубь шатра, где уселись на волчьи шкуры друг против друга.

– Так ты учишь ее?
– повторил Лохмач вопрос и рассмеялся, откинувшись назад.
– Не говори - нет. Я же вижу!

Не возражая, Такайра согласно склонил голову.

– Хочешь сделать ее своей кайри?
– продолжая допытываться, Рамос дотянулся до второго кубка, разлил жидкость из кувшина, придвинул к Такайре тарелку с тонко нарезанным вяленым мясом.

– С какой целью интересуешься?
– поинтересовался тот.

– Если ты не сделаешь ее кайри, это сделаю я, - посерьезнел Лохмач.
– Не думай что это, - он потряс перед его лицом изуродованной кистью, - может меня остановить.

– Ты не боишься, что она откусит тебе что-то более важное, чем мизинец?
– глубокомысленно спросил

Коршун и положил в рот полоску мяса.

– Тебе же не откусила!
– пожал плечами Рамос.

Такайра покачал головой.

– Мы заключили простой хаг. Она покорна мне, пока я ей нужен. Но это время подходит к концу...

Рамос подавился отпитым из бокала.

– И ты отпустишь ее?

Стальные глаза Такайры налились синью, словно тучи перед грозой.

– Я не вижу иного способа удержать ее, кроме как убить, Рам, - совершенно искренне сказал он. Наконец-то мучившая его мысль оказалась озвученной.

– Сколько мы не виделись с прошлого раза? Два года?

– Почти три!
– Рамос потрясенно смотрел на него.
– И что произошло за это время, Коршун? Неужели девчонка приручила тебя?

Такайра неожиданно встал, бесшумно прошел к выходу и выглянул наружу. Исчез на несколько минут, видимо, обходил шатер, проверяя - не слышит ли кто их разговор. Но в шуме, подобном гулу толпы на городской площади в рыночный день, тихий разговор внутри войлочных стен шатра расслышать было невозможно. В его отсутствие Рамос откупорил еще один кувшин и наломал к мясу вчерашнюю лепешку - местные шлюхи пекли чудесный хлеб в обмазанных глиной ямах, выкопанных прямо в земле. Коршун вернулся. Они молча подняли стаканы перед лицами друг друга и выпили, словно подтверждая, что переходят на иной уровень откровенности.