Шрифт:
Нейронастройщик
Еще вчера я видел звуки.
Не в первый раз.
Такое происходит, когда сигнал из внутреннего уха уходит в затылочную часть мозга. Это необычное ощущение, но только в первый раз, потом привыкаешь. Человеку вообще очень быстро наскучивает всё новое и необычное. В такие моменты я не слышу, что за стеной кто-то находится, я это вижу, слова представляются буквами или образами, и так во всем. Сейчас я уже слышу звуки, как и любой другой человек, не измененный.
Моя рука продвигается по голове, ото лба к затылку. Гладкий карбоновый череп, приятный на ощупь. Я – человек, и у меня заменена кость
Два часа реабилитации – как всегда. Ничего критичного. Штатный сброс измененных нейросвязей к изначальным установкам. После процедуры мысли немного подтормаживают, и рефлексы сбоят, но это длится не долго. Несколько роботизированных рук удерживают меня в воздухе, сгибают и разгибают ноги, руки, скручивают меня, стимулируют каждую мышцу, чтобы никакой импульс не потерялся при перестроении. Согласитесь, неприятно, если вдруг у вас пальцы или одна из ног не будут функционировать? Зрительные, звуковые, обонятельные рефлексы, даже запах дерьма подсовывают. Могли бы и не делать этого. Мир ничего не потеряет, если перестанет чувствовать этот запах.
Мышечный тонус в норме.
Иннервация в норме.
Рефлексы в норме.
Органы чувств в норме.
Произносит вежливый искусственный женский голос , его невозможно отличить от настоящего – слишком правдивый. Для естественности ему добавили систему случайной интонации, реверберации, дефекты речи – неявные, только нюансы, как у настоящего человека, когда он жует, случайно прикусывает язык или подбирает слюни. Легкие, едва заметные, но они в корне меняют характер речи, наполняют настоящностью. Она никогда не произносит одно и то же слово одинаково. Во всяком случае, я не замечал такого.
Руки опускают меня на пол. Надеваю комбинезон, выхожу из реабилитационной комнаты. Иду к своему рабочему месту, где меня уже дожидается блок внешней памяти, изъятый перед процедурой сброса. Просторное круглое помещение, где располагаются рабочие места всего оперативного состава организации. Мне необходимо проверить все данные, и в случае необходимости добавить или разъяснить некоторые моменты.
Несколько необязательных правок, без которых дешифровщики и так сопоставят все факты. Удалил ненужную информацию. Я привык делать свою работу хорошо – так меня научили. Три часа, и я свободен. Официально начинается неделя моего обязательного отпуска после задания – по протоколу. Только я не тороплюсь вставать из-за стола.
Сколько? Четырнадцать раз. В голову, после заданий, приходит одна и та же мысль – кто я? Для чего я существую? Что бы меня переделывали под разные задачи и отправляли… да, можно сказать, на убой. Конечно, я лучший, и они дорожат мной, поэтому отправляют на самые сложные задания. Ведь это вполне логично. Я ценен ровно настолько, насколько ценны результаты моих действий.
Сколько? Каждый раз я понимаю, что восстановление не происходит бесследно, каждый раз небольшое изменение закрепляется, остается со мной навсегда.
Сколько? Пять раз я думал, о том, чтобы покинуть это место, и отправиться куда-нибудь, где меня не будут трогать. Где я перестану быть вещью. Перестану быть предметом восхищения безумного гения.
Сколько? Два раза я подавал заявление на увольнение. Меня не отпустили. Более того, намекнули, что это «нежелательный» жест. Они попросили больше так не делать.
Белый пустой коридор, стеклянные двери по обе стороны: все видно, все доступно, все открыто. Я останавливаюсь напротив кабинета Александра Петровича. Ему почти семьдесят, но одно из моих изменений уточняет – шестьдесят девять лет, десять месяцев и четырнадцать дней. Седые, почти белые волосы, аккуратно уложенные. Он не выглядит на свой возраст, осанка военного, а не ученого отдавшего профессии всю свою жизнь. И все же за этим стоит боль. Он хмурится, показывает средний палец. Такое себе приглашение зайти.
– Как ты, Мишаня? – спрашивает он.
Я не отвечаю на этот вопрос, он риторический. Александр Петрович итак прекрасно знает, что все хорошо.
– Молчишь, засранец?
– Идем? – спрашиваю я.
Он поднимается. Его правая нога немного сгибается в колене – отсидел. Каждый раз одно и тоже. Физиотерапевты предупреждают – необходимо больше двигаться, а он посылает их. Он посылает всех, и меня тоже, и начальство. Хотя тут не все так однозначно. Ведь начальство то и появилось из-за него, из-за его достижений в исследованиях. Поэтому он посылает всех, кто мешает ему заниматься работой или говорит, что работу можно иногда прерывать.
Он принудительно выключает все. Этой привычке больше лет, чем я живу на этом свете, так что молчу. С терпением у меня все в порядке.
На проходной мы проходим через сканер, потом проверку документов. Александр Петрович ворчит, что пора бы его запомнить, а не требовать пропуск. Ворчит, что эта охрана ни на что не годится, ведь он ежедневно выносит свои мозги за территорию.
Этот дед прекрасно знает, что на него охотятся конкуренты, но ни в какую не хочет перебраться в общежитие при организации. И меня приставили его охранять. Точнее, он сам попросил, и не скрывает. Я к этому отношусь скептически. В измененном режиме я чертовски опасен. Но сейчас… Да, физическая форма у меня прекрасная, и в равном поединке дам фору любому, в том числе незначительно измененному. Но использовать меня как защитную единицу, готовую отразить настоящую, спланированную атаку – не разумно.
– Ты прочел мою работу? – резко спрашивает Александр Петрович, когда мы останавливаемся перед пешеходным переходом.
– Да. Кто этот испытуемый? Почему у него именно такие…
– Активные дендриты, да, потрясающие. – чуть ли не с обожанием говорит он. – Ты познакомишься с ним. Обязательно.
Нечасто его увидишь таким. Только вот каждый подобный эмоциональный всплеск касается исключительно работы и исследований.
Активируются оранжевые силовые барьеры, запрещающие въезд транспорта на перекресток. Мы переходим дорогу. Людей почти нет, несмотря на вечер перед выходными. Тротуар от дороги отделяет цветущая акация. Сладковато-чарующий аромат окутывает весь город. Я оглядываюсь назад, белые кроны деревьев сливаются с мраморной отделкой зданий «Заслона». Можно ли считать его градообразующим? Безусловно. Самый центр города, самая горячая и кипящая его часть. Сначала оно планировалось исключительно как часть оборонной структуры. Но к услугам нейронастройки начали прибегать все больше людей. Конечно, как любая, военная организация, одной настройкой дело не ограничивается.
Чуть дальше, через восемь кварталов от «Заслона», располагается «Технология» – молодая, быстро развивающаяся корпорация. Они активно вербуют людей конкурентов. Но благодаря этому быстро подтягиваются на высокий уровень.
До дома Александра Петровича метров пятьсот. Четыреста шестьдесят один – мозг выдает уточнение. С этими правками я сталкиваюсь все чаще. Нет, меня это не беспокоит, это последствия, и в общем-то вреда от них нет.
Многоэтажные стеклянные вертикали переливаются всеми возможными цветами, создавая образы, то океана, то песчаных пустынь, рекламируя места отдыха. Там появлялся и «Заслон», вся его территория с высоты полета дрона, это ведь имидж города.