Неизбежность (Дилогия - 2)
Шрифт:
И вновь поселок, где дислоцировалась японская часть. Уже потом мы узнали, что перед нашим приходом среди солдат возникли ожесточенные споры прямо на улицах. Одни кричали: смерть в бою за императора ведет в райский благоухающий сад богини Аматерасу; другие: надо сложить оружие и капитулировать. Сторонники капитуляции ушли из поселка, чтобы сложить оружие в районах, определенных условиями капитуляции. Фанатики запили оборону. Поселок был опоясан траншеями, изрыт ходами сообщения, на окраинных холмах - дзоты, пулеметные площадки. Когда
Полковник Карзанов приказал:
– Рассредоточиться и окружить населенный пункт!
Роты выполнили его приказание, цепями залегли вокруг поселка. Карзанов, его штаб, командование батальона стали совещаться, что предпринять. Решили: атаковать, но предварительно попробовать склонить японцев к сдаче, послав парламентера - грамотного, толкового. Комбат сказал:
– Кого-нибудь из ротных.
Карзанов возразил:
– У тебя что, избыток офицеров? Не дай бог, что случится!
Давай лучше сержанта.
– Слушаюсь. Пошлем кого-нибудь пз первой роты. Эй, Глушков!
Я подошел ближе, выслушал комбата. Кпвпул. Хотя полагалось отчеканить: "Слушаюсь!" или: "Так точно!" Вернулся в роту, вызвал сержантов и объявил: нужен парламентер-доброволец.
– Я пойду, - сказал Слана Черкасов.
– И я...
– Я готов!
Черкасов оглядел холодновато взводных и отделенных и сказал:
– Иду я. Потому что первый вызвался...
Это так. Ну что ж, пускай идет он. Кандидатура подходящая.
Черкасс" передаст записку и сам, хоть жестами и мимикой, ноагптирует за сдачу. По поднимая глаз, я сказал:
– Топай, Слава, к полковнику...
От наших позиции медленно идет к поселку Слава Черкасов, высокий, стройный, безоружный, размахивая над собой палкой: с белым полотенцем. Солнце, духота. Кругом тихо-тихо. И японцы и мы молча смотрим на сержанта с белым флагом. Думаю: "Только бы не выстрелили в него..." Японцы, однако, не стреляют, и Черкасов приближается к их позициям. Подходит к траншее, спрыгивает. Мелькает и скрывается полотенце, которое он нес, - солдатское вафельное полотенце.
Тишина непереносима. Но и звука страшусь, потому что звуком этим может быть выстрел. От жары и волнения пот стекает с меня в три ручья. Я не утираюсь, прильнув к окулярам бинокля.
И без пего видно: в траншее одни японцы; Черкасова, вероятно, куда-то увели? Куда-то? К начальству, коему он и вручит записку полковника Карзанова. Подействует ли опа? Ведь остались держать оборону ярые фанатики. Которые трезвеют лишь после наших ударов. Откажутся принять ультиматум? Жаль, да ничего не поделаешь, в таком случае будем гвоздить. Главное, чтоб Черкасов благополучно воротился.
Смотрю на часы. Стрелки будто приклеились к циферблату.
Двигаются, конечно, по время тянется томительно. Минуты и секунды, и в каждую из них со Славой может приключиться беда.
Уж лучше б я сам пошел
Какая ж без него война? Так война уже кончается! На бумаге даже кончилась...
И вдруг в траншее Черкасов с тем же флагом! Перелезает через бруствер, отряхивается, так же медленно, как и давеча, идет от японских позиций к нашим. С чем идет? Согласились японцы на капитуляцию либо отвергли? По жив, жив! Сердце у меня радостно застучало и следом тревожно сдвоило: нейтральная полоса - опасное место, пока не у нас, радоваться рано. Впиваюсь в него глазами. Ну, быстрей, быстрей, Славик!
Когда Черкасов отходит метров на сорок, из траншеи раздается короткая пулеметная очередь, и он, выронив палку с полотенцем, падает в траву. На миг закрываю лицо руками. Отнимаю их в слепой надежде увидеть Черкасова ползущим. Нет... Полковник Карзанов кричит:
– Огонь! В атаку, вперед!
И комбат что-то кричит, и я что-то кричу.
Толя Кулагин и Вадик Нестеров, мерно взмахивая лопатами, засыпают землей могильную яму. Стоим вокруг, понурившись, у Рахматуллаева перевязана рука: только что был ранен в атаке.
Шуршат, сыплются комки, растет могильный холм. Небо плачет скупым и слепым дождичком, посвечивает солнце, радуга встает, как райские врата.
Кулагин вытирает пот со лба, опершись на лопату, говорит:
– Ну, Вадюха, закончили мы свою веселую работку: закопали сержанта.
Нестеров, тоже опираясь на лопату, отворачивается: на глазах у него слезы. Я говорю:
– А в Красноярске у Черкасова осталась Ирина. Такая, хлопцы, славная дивчина... Невеста, так и не стала женой, сразу во вдову превратилась.
– И мама у него осталась в Красноярске, - говорит Трушин.
Комбат морщится, как от боли:
– Давайте, товарищи, дадим прощальный салют над могилой сержанта Черкасова.
И Трушин морщится:
– Как же подло убили - в спину...
Вскидываем вверх автоматы и пистолеты. Нестройный залп, Кулагин говорит мне:
– А помните, товарищ лейтенант, как в Германии девятого мая, в День Победы, вы стреляли пз своего пистолета?
– Помню, Толя...
– И как говорили: "Чтоб это был мой последний выстрел, чтоб не пришлось больше стрелять..." Помните?
– Помню, - повторяю глухо.
– Но, может быть, хоть эти паши выстрелы будут последними. Над могилами наших товарищей...
А Кулагин продолжает:
– А не забыли, товарищ лейтенант, как мы зашли в Германии на братское кладбище, выпили вина за погибших товарищей?
Чтоб им спокойно спалось в немецкой земле...
– Горькое то было вино... Пусть и Черкасову, Свиридову, Головастпкову и всем, кто пал тут в августе, спокойно лежится в китайской земле! И пусть будет проклят тот, кто посмеет забыть о наших жертвах во имя свободы!