Неизбежность. Повесть о Мирзе Фатали Ахундове
Шрифт:
На следующий день собрались во дворце министры, вельможи, сановники, ученые, потомки пророка сеиды, чиновники.
— Уже седьмой год, — начал шах, — я царствую над вами. По причинам, которые не считаю нужным открывать, вынужден отречься от верховной власти и предоставить ее лицу, более меня достойному и опытному в делах правления. Его вам назовут, и вам — повиноваться ему! Несчастье падет на голову того, кто нарушит мой приказ и осмелится проявить малейшее неповиновение!
Накануне шах издал, это он придумал ночью, фирман об отмене с сего дня и впредь казней посредством пролития
— Отныне я бедняк Аббае Мухаммед-оглы…
В задних рядах кто-то всхлипнул, послышался звук падающего тела.
Увидев шаха в простом наряде, красавицы гарема готовы были расхохотаться, но грозный взгляд властелина подавил их смех.
— Милые мои подруги, — сказал женам шах, — я принужден сообщить вам о весьма печальном событии: с этого дня я уже не шах.
Страх овладел красавицами, когда по окончании обряда расторжения брака Мюбарек разорвал брачные акты.
— А теперь, — обратился к красавицам шах, — если какая-нибудь из вас согласится стать женой простого смертного, то молла совершит брачный акт.
Все женщины дружно выразили согласие вновь стать женами шаха, ибо он был молод и красив. Но потом отказалась вступить в новый брак грузинка. Потупив смущенно глаза, она заявила, что во всех отношениях чувствовала себя удовлетворенной, находясь в брачном союзе с шахом, но теперь, когда она может изъявить свое желание, ей, помимо своей воли взятой в шахский гарем, хотелось бы вернуться на родину. Что ж, она прислана в дар правителем Грузии, пусть возвращается и держит ответ перед своим царем.
— Тубу! — позвал Фатали жену. — Вот и пригодился мне твой рассказ!
— Какой? — насторожилась она. — Помнишь, о приданом.
— И что же?
— Грузинка покидает Шах-Аббаса и настаивает, чтобы вернули ей приданое. Ты тогда не досказала насчет платьев.
— А она что же, из простого рода?
— Ну что ты — ее прислал шаху в подарок правитель Грузии!
— Тогда я ей такое приданое придумаю, что и Шах-Аббасу не снилось! Пиши!.. Платье испанской парчи изумрудно-желтое с пуговицей золотой; и платье красное вязаное с девятью пуговицами жемчужными; и платье французского атласа соломенного цвета с девятью парами золотых крючков. И девять платьев чесучовых, и девять платьев французского шелка, два подобных цвету граната… Еще?
— Спасибо тебе, Тубу-ханум. Издадут повесть, куплю тебе на гонорар, как ты сказала? — «подобных цвету граната» (и действительно купил, но не платье, а ковер, и то отдал его потом нищему).
Вслед за грузинкой отказалась вступить в брак с Шах-Аббасом еще одна красавица: сама Сальми-хатун!
Удар был столь предательским, что шах, забыв на миг, что он отныне просто Аббас, ринулся на нее, но та, будучи всего минуту назад женой шаха и став по велению рока шахской вдовой, властно подняла руку и показала простолюдину, чтоб он знал свое холопское место.
Или ты забыл, шах, что отречение должно быть искренним и чистосердечным?
Сколько перьев тростниковых да фиолетовых чернил, перья их пьют и пьют, надобно, чтобы рассказать о Юсифе, искусном мастере но седлам, которого верховный совет наметил на самую высокую из придуманных человечеством должностей: шах!.. По-разному у разных народов и в разные эпохи называется эта высокая должность, а без нее как обойтись? Пытались — не вышло! И седло, которое шьет Юсиф, что трон: воссесть, чтоб удобно было погонять.
И Юсиф по отцу, как Шах-Аббас, — Мухаммед-оглы, чистое совпадение, ибо Мухаммедами населен мир, исповедующий исламизм.
Седельник — потомственная профессия, но Мухаммед решил отдать сына Юсифа в гянджинскую, основанную еще Шейхом Низами Гянджеви духовную школу. И вот однажды в его келье между учителем и учеником произошел разговор…
— Ну это ты брось, Фатали! — Кайтмазов ему. — Пересказывать свою жизнь!.. И как отвратили Юсифа от духовного сана! И насчет битвы у могилы Низами, когда столкнулись войска грузинского (читай: русского!) и персидского принца! И о величии грузинского царя!
— Но цензура в сюжет не должна вмешиваться!
— Что?! — такой хохот, никак не остановится Кайтмазов. И сразу хлоп, серьезный, строгий, копирует Никитича: — А насчет былого величия грузинского царства? А излишние напоминания южным соседям об их поражении под Гянджой? Думаешь, сняли Ладожского, пиши что хочешь? — возмущается Кайтмазов. А для Фатали это новость. — А ты что, не слышал разве?! Сместил его государь! Да-с, груб был! А точнее, оголенно выражал идеи, а это нынче не в чести. Но ты прежде времени не радуйся: идеи-то Ладожского не отменены.
— И кто же новый?
— А нового нет и не будет — функции Ладожского исполняет Никитич! Это ты, кажется, сказал о нем: «Вечный Никитич!..» Очень мудрые мысли ты порой изрекаешь!.. О тебе тут, между прочим, один высокий чин сказал: «Учитель нации!» Так что брось эти подтексты! В исторической хронике как сказано: простой седельник. А не бунтарь. А ты Юсифа — в мыслители! И эти его, я успел перелистать твое сочинение, просвещенные идеи, опасные мысли… И где он этому научился? Ты бы его еще в кругосветное путешествие отправил! На поиски новой Индии!..
А что? С Колумбом, увы, нельзя, это было еще до Шах-Аббаса. Можно б, конечно, изменить имя путешественника, но очень уж известен маршрут Колумба, и Фатали с картой перед глазами детально вычерчивает великий путь Христофора Колумба. Фатали хотел бы, но как это сделать? показать Юсифу и Лиссабон, и Мадрид, — разве не мог Юсиф быть связан с испанским или персидским купцом, торгующим коврами?
И однажды в каравелле, дабы сколотить деньги, столь необходимые для поддержания большой семьи, потерявшей все свое добро во время битвы чужих войск у твоего порога, отправился в Мадрид и был свидетелем того, как Филипп Испанский снаряжает «Непобедимую Армаду» для отмщения королеве-протестантке Елизавете за казнь католички Марии Стюарт.