Неизвестная «Черная книга»
Шрифт:
Гитлеровские людоеды
Рассказ жительницы Курска Евы [Григорьевны] Пилецкой
[…] Когда в Курск пришли немцы, они сразу начали истреблять поголовно все еврейское население. За несколько дней в городе были расстреляны около пятисот евреев – детей, женщин и стариков. Взрослых они вывозили партиями по десять-пятнадцать человек и расстреливали на месте, а детей морили ядом. Утром 2 ноября 1941 года в мою дверь постучались гестаповцы. Сердце упало, руки задрожали. Я поняла – пришел конец. Быстро схватила свою крошку Лизу и выбежала в коридор. Постучалась к соседке Насте:
238
Автор
– Родная, – сказала я, а у самой сердце так колотится, – пусть моя Лиза побудет у вас, я выбегу на минуту.
Не знаю, поняла ли мое горе Настя, но только она охотно взяла Лизу, а я другим ходом побежала в Ямскую слободу к знакомым. Только на второй день я послала знакомого за Лизой. Ее завернули в тряпки и привезли мне на санках. Всю мою семью, всех моих родных гестаповцы угнали в тюрьму: мужа – Пилецкого Илью Пинхасовича, маму – Мехлю Тевелевну, родственников – Шпиценбург Михаила Борисовича, его жену – Веру Осиповну и сестер: Хаю и Соню.
Через три дня я встретила соседку, она сказала: «Ева, не ходите на улицу Дзержинского». Но я пошла туда и увидела – десять трупов лежат. Среди них я обнаружила своего мужа. Сердце облилось кровью, но плакать было нельзя: узнают – убьют. Две недели подряд каждый день я ходила на эту улицу и каждый раз готова была разрыдаться, и я не знаю, откуда взялись силы скрыть от этих гадов свое беспросветное горе, удержаться от слез.
Оставаться в Ямской слободе было невозможно. Гибель ожидала не только меня, но и моих покровителей. И я пошла. Но куда идти женщине-еврейке. По всей области немцы хватали евреев и убивали на месте. Пошла по селам, куда глаза глядят. Весь день без пищи пробиралась по снежным сугробам в село Сапогово. Выбившись из сил, я стала замерзать вместе с Лизой. Шел старик, он помог мне добраться до села.
– Добрые люди, – обратилась я в первый же дом, – пустите переночевать.
Но мне ответили: «Строгий приказ, только староста дает ночлег прохожим». «Ну, вот наступает смерть, – думала я, – остаюсь на морозе…»
Нашлась старушка и обогрела меня до утра. А утром говорит: «Оставаться больше нельзя, староста узнает». Пошла в другое село. И так день за днем долгие месяцы скиталась я с дочуркой по селам, меняя ночлег. Сколько раз хватали меня полицейские, и только чудом я уходила от смерти. Желая спасти свою дочку Лизу, я говорила всем, что она мне не дочь, а внучка, что мать у нее русская. Дочка много раз слышала это и сама поверила. Однажды, когда ночь застала нас в поле, Лиза спросила меня:
– Мама, а где же моя настоящая мать?
– Дочка, я – твоя мать, – говорю ей, – но нет нам жизни при немцах, погибли мы.
А она мне отвечает:
– Не плачь, мамочка, скоро красные придут, не плачь.
А наутро снова в путь. Около Льгова встретился мне мужчина и говорит:
«Кто ты?» Я сказала: «Скажу тебе правду, я – еврейка». Он говорит: «Не бойся меня, я тоже – еврей». Посидели, поплакали от горя и пошли разными дорогами. В этот день немцы устроили облаву на евреев. Я пошла в обход через озеро и чуть не потонула с дочкой. Издали видела, как полицейские схватили этого мужчину и тут же расстреляли.
Невозможно передать, сколько терзаний и горя перенесла. Десять месяцев вот так странствовала как отверженная, и на каждом шагу меня подстерегала смерть. Бывало так, что за месяц меняла тридцать сел. Только страстная любовь к моей дочке и надежда на Красную Армию придавали мне силы, и я шла опять неведомо куда.
В селе Арболино я зашла ночевать к колхознику Беседину Егору. Он сказал мне: «Чувствую твое
– Маруся (этим именем звалась я), что же ты в Бога-то не веришь, что ли?
– Верю, – поспешно ответила я, – только я баптистка.
Эта выдумка понравилась мне самой. Вечером я пошла к баптистам. Там я увидела такую картину: баптисты становились на колени и все время повторяли одну молитву: «Господи, помоги нашей Красной Армии разбить врага». Мне это понравилось, и я стала ходить к ним почти каждый день молиться [239] .
Всеми силами я старалась сберечь свою Лизу, но голод истощил ее. Она заболела туберкулезом. За два месяца до освобождения Курской области умерла моя Лиза. И ее убили немцы. Я похоронила ее тайком от людей, чтобы не выдать себя.
239
О спасении баптистами еврейской семьи в Курской области см.: Праведники России. 1941–1945. М.: Русское слово, 2011. – И. А.
И вот теперь я одна, никого у меня нет. Мне сорок лет, но я старуха. Вот все, что у меня осталось после гитлеровцев, – так закончила свой рассказ Пилецкая. […]
Гибель моего отца
Рассказ доцента Московского института иностранных языков [Евгении Иосифовны] Шендельс
240
Д. 950, лл. 284–286. Машинопись с правкой.
241
Д. 955, л. 114–114 об. Машинопись.
Это было 9 февраля 1943 года. Я сидела в преподавательской нашего института. Было двенадцать часов. По радио объявили поверку времени. Я проверила свои часы, они были точны. Потом мы все – педагоги, собравшиеся в преподавательской, приготовились слушать дневное сообщение Информбюро.
Напряженно вслушивалась я в слова диктора. В те дни радио сообщило о взятии Курска – моего родного города. Там остался мой отец – старый, всем известный врач по легочным болезням, о котором я ничего не знала со времени оккупации Курска.
Диктор перешел к чтению военных эпизодов. Военный корреспондент газеты «Правда» описывал свои впечатления при въезде в Курск. С грустью слушала я слова о разрушенных домах, о площадях и улицах разоренного города. Ведь я знала там каждое дерево, каждый камень. Затем диктор рассказывал о том, как много интеллигенции истребили немцы. Сердце мое сжалось. Внезапно я услышала слова: «Героической смертью погиб известный в городе врач Шендельс» [242] . Кажется, я закричала. Может быть, это мне показалось. В глазах заплясали огненные круги, и я лишилась чувств.
242
Осип Борисович Шендельс, главврач туберкулезного санатория в Курске, отказался бросить больных. – И. А.