Шрифт:
История имела место в шестьдесят девятом году. Стояло отличное, с грозами, продуктивным теплом, лето. В некой глухой уральской деревне – не станем продавать, иные участники событий живы – шла веселая страда. Агафья Макаровна, гражданка за шестьдесят, предкрайняя изба по главной улице, идя к колодцу и привычно окидывая равнодушным взглядом околоток, убедилась в ходко бегущей к селению машине, плохо различимой в клубах пыли. Уже на въезде выявилась копейка – диковина предельная. Поравнявшись, агрегат встал и высунулась рожа в темных, невиданных очках и смоляных
– Бабушка, где дом Вениамина Русских?
Агафья вальяжно, с грохотом свалила с плеча коромысло. Степенно разогнулась, венозной кистью туго сделала изгиб:
– Здравствуйтя, второй переулок направо, третья изба. Толькё нету – в поле.
– Жена, дети?
– В район укатили.
Мужчина поджал губы и почесал подбородок лощеными ногтями.
– А сельсовет где?
Жест рукой:
– Этта беги, ек жо по праву руку хабазина с таблисой. Нарядной дом, не промахнешь. Толькё… – женщина строго посмотрела.
Авто фыркнуло, взъярило пыль и резво покатило.
По обширному крыльцу сельсовета шумно протопали трое мужчин. Марья Ильинична, дородная зрелая баба в обвислой на бюсте блузке и складчатой цветастой юбке, делопроизводитель самого широкого масштаба, поливала цветы.
– Здоровы будем? – поинтересовался, сунув в открытую дверь голову, очки.
Ильинишна предусмотрительно замерла на шаги, круто повернула голову. Вопрос застал врасплох, кивнула головой не без испуга: «Здрасьсте». Все трое вальяжно внедрились в светлую, просторную комнату.
– Понимаете, – с экономной улыбкой продолжил брюнет, – мы… э-э… в общем тут товарищи из столицы (указательный кивок головой). Артисты. Так получилось, летели в Тюмень, да сделали вынужденную посадку на неком запасном аэродроме – ну, не будем конкретизировать, вы можете не знать. Доставили в Заблудово (районный центр), два дня получаются пустыми. У товарища в вашем селе как раз проживает родственник. Вениамин Русских. Оказия.
Товарищ, на которого ладонью указал докладчик – тот вполоборота уныло рассматривал картину, примитивную поделку – молчаливо предоставил фас, шевельнул бровями. Высокий, объемистый, в несколько мятом, но броском костюме. Галстук. Третий, в легкой куртке, как и доводящий до сведения, сравнительно со спутниками невысокий, с правильными чертами лица, аккуратным пробором – ну да широко известно – стоял сзади, привалившись к косяку.
– Ага, ага, очень понятно. Оказия, как жо. – Ильинишна засуетилась. – Дэк… в поле Беньямин-от. Ой, господи… Пошлю буди парнишку. Вы присаживайтеся, это ведь не скоро. Господи!
Заполошно прыснула вон, тут же прибежал ее вопль: «Колькя!!!» Возня, неразборчивая и страстная речь минут пять, цокот копыт. Чернявый, пригнув голову, наблюдал в окно, остальные между тем освоили обшарпанный, покрытый дерматином диван. Громоздко вернулась. Модные очки осведомился:
– Председатель, я понимаю, тоже в поле?
– Как есть… Знаете что, айдате ко мне. Тут три дома. Я и тесто поутре завела. И похлебку каку смастерим. Должно часа полтора ждать, не иначе.
Невысокий подал голос, судя по всему решающий. Мягкий и низкий, отчетливый и близкий:
– Вас как величают?
– Марья Ильинишна. Да Ильинишна, а то не поверят.
– Стало быть, я Володя. – Не поворачиваясь, растопыренными пальцами указал в родственника. – Павел… (Жест в направлении брюнета в очках, явно самого молодого.) Игорь Яковлевич.
– Ага. Ну так что?
– Отчего же… – Володя поднялся. Тронулись (авто, заперев, оставили здесь, укрепленные восклицанием Ильинишны: «Да ково ему сделатся»).
Ветхонькие прикладные постройки в ограде, куры, мощеный двор в помете и проросших, бледных цветочках, кондовая справная изба с голыми стенами внутри из стесанных трещиноватых землистых бревен, домотканые дорожки, отменная прохлада, настоянный запах простой жизни.
Расположились в горнице, за обширным столом, куда споро улеглась вспорхнувшая свежая скатерть. С одной стороны приспособилась хорошо знакомая с тылами скамья, с другой были организованы два стула. «Вот, пока полистайтё», – хозяйка гордо хлопнула журнал «Советский экран» двухгодичной давности. Далее хлопотливо скрылась. Володя курил в угодливо предоставленную массивную пепельницу, он с Павлом освоили скамью, Игорь Яковлевич расположился напротив, рассуждал:
– Погодка. Не помешает окунуться, я заметил прудок.
– А-то и рыбалку организуем, – согласился Игорь Яковлевич.
– Нда, порой думаешь – вот она, истинная благодать.
Неподвижно сидя, скосился Павел:
– Кто-то, помнится, благодать в предназначении разглядел. Дескать, благо не пользование, а воздаяние.
– Так оно, только тут и рабское сквозит.
– Сказал свободный человек, – вкрапил Игорь Яковлевич.
– Слушайте, на рыбалку здесь тянет, на словоблудие – нет, – посетовал Володя.
– Ищи во слове вдохновенье, во славе лишь отдохновенье, – пафосно изрек Игорь Яковлевич.
– Ага, Ильинишна! Вы насчет помочь не молчите.
Женщина самодовольно несла через полотенце чугунок, сверху лежала дощечка и на ней каравай, ложки.
– Еще чего, вы – гости.
Возникли тарелки, прочее. Игорь Яковлевич с осторожностью нагнулся к чугунку. Павел взгляду не доверился, работал носом, подтвердил:
– Шти, – и, помотав, спустил галстук.
Снова вошла Ильинишна, на обширной сковороде еще шкворчала населенная яичница.
– Покамест, пирог через полчаса подойдет.
Далее кринка с молоком, сметана, литые малосольные огурцы, лук – стол приятно глазу терял размеры. Теперь только, собственно, по инициативе гостей, Ильинишна собрала куртки и пиджаки – у Володи под ней оказался пуловер-безрукавка – и отнесла в прихожую, что переходила в кухню. Оттуда прибежал скрип двери, мелкий разговор, затем появилась Ильинишна с настороженным выражением лица и строго вертикальной бутылкой водки, которую она держала двумя руками, прижимая к груди. Из-за ее плеча, вытянув шею, лупил шаренки парнишка лет десяти.