Неизвестная рукопись Доктора Уотсона
Шрифт:
– Позвольте вас спросить, как к вам попала рукопись?
– После того как доктор Уотсон написал ее, она перешла по желанию мистера Холмса к распорядителям состояния Осборнов. Она находилась в руках нашего адвоката, к моему счастью. Он преданно соблюдал мои интересы. Потом, когда я стала взрослой, уже незадолго до его смерти, он рассказал мне о рукописи. Я попросила отдать ее мне, и он мне ее прислал.
– Почему вы так долго ждали, миссис Спейн, прежде чем сделать то, что вы сделали?
– Не знаю, почему я ждала так долго, – сказала старая дама. – Мысль пригласить эксперта, чтобы подтвердить мое
В ее голосе слышалась скрытая мольба. И Эллери захотелось ей помочь.
– Ваше решение послать мне рукопись проистекает из содержания самой рукописи, не так ли?
– Да, конечно, Эллери. А мистер Эймс признался Рейчел, что вы послали его на розыски.
– Розыски Гранта достигли цели, хотя не той, на которую я рассчитывал, – улыбнулся Эллери.
– Дай Бог счастья им обоим. Я знаю, что он ничем не помог вам, Эллери. Я знала и то, что рано или поздно вы разыщете меня, так же, как мистеру Холмсу не составило труда найти владельца набора хирургических инструментов. Но все же любопытно, как вы это сделали.
– Это было элементарно просто. С самого начала было ясно, что тот, кто послал рукопись, и сейчас лично заинтересован в этом давнем деле. Поэтому я позвонил по телефону моему другу, специалисту по генеалогии, который занимается историей старой английской аристократии. Он без труда проследил путь от замка Шайрс, где вы жили ребенком, до вашего переезда сюда, в сан-францисскую ветвь рода. Я знал фамилии четырех девушек, знакомых Гранта, и был уверен, что одна из этих фамилий должна где-то мелькнуть в генеалогическом древе Шайрс-Осборн. От вашего брака с Барни Спейсом в 1906 году мой эксперт добрался до брака вашей дочери. И вдруг – о чудо! Фамилия человека, за которого вышла замуж ваша дочь, – Хэгер, что и требовалось доказать! – Он взглянул на нее с беспокойством. – Вы утомились. Мы можем отложить разговор до другого раза.
– Нет, пожалуйста, продолжайте. Я чувствую себя хорошо. – Молодые глаза смотрели на Эллери с мольбой. – Он был замечательный человек, мой отец. Добрый, мягкий. Он не мог быть тем, тем чудовищем. Не мог!
– Вы уверены, что вам не следует прилечь?
– Нет. Во всяком случае, пока вы не скажете мне…
– Тогда откиньтесь на спинку кресла. А я буду говорить.
Эллери взял старую, морщинистую руку в свою и начал говорить под тиканье старинных часов, стоявших в углу, и их маятник, как механический палец, стирал секунды с лица времени.
Маленькая хрупкая рука в руке Эллери время от времени подавала знак пожатием. Потом она перестала шевелиться и неподвижно лежала в руке Эллери, как сухой осенний лист.
Спустя некоторое время портьера, закрывавшая вход в гостиную, шевельнулась, и вошла пожилая женщина в белом домашнем платье.
– Она заснула, – прошептал Эллери.
Он осторожно выпустил руку старой дамы и на цыпочках вышел из комнаты.
Женщина проводила его до двери.
– Я Сьюзен Бейтс. Я ухаживаю за ней. Она все чаще засыпает вот так.
Эллери кивнул и покинул коттедж. Он сел в машину и поехал обратно в Манхэттен, чувствуя себя усталым и постаревшим.
ДЕЛО
ЗАКЛЮЧИТЕЛЬНАЯ ЗАПИСЬ ДЖОНА X. УОТСОНА
12 ЯНВАРЯ 1908 ГОДА
Я сердит на Холмса. Признаюсь, что поскольку он длительное время находился за пределами Англии, я взял на себя смелость против его воли изложить свои заметки о деле Джека Потрошителя в форме повествования. Прошло уже двадцать лет. На протяжении девяти из них титул герцога Шайрского носит новый наследник – из младшей ветви семьи. Следует добавить, что он проводит самое незначительное время в Англии, и его нимало не заботят ни титул, ни его выдающаяся история.
Я, однако, пришел к убеждению, что настало время, чтобы весь мир узнал правду о деле Потрошителя, которое занимает столь выдающееся место, если можно так выразится, в истории преступности, а также об усилиях Холмса положить конец кровавому господству чудовища в Уайтчэпеле.
По возвращении Холмса из-за границы я заговорил с ним об этом, выдвигая самые убедительные доводы, какие только мог найти. Но он и слушать не хотел.
– Нет, нет, Уотсон, пусть кости тлеют. Человечество не обогатится от опубликования этой истории.
– Но, Холмс! Весь этот труд…
– Сожалею, Уотсон, но это – мое последнее слово.
– Тогда, – сказал я с плохо скрытым раздражением, – позвольте мне преподнести вам эту рукопись. Быть может, вы используете сию бумагу для раскуривания своей трубки.
– Я польщен ,Уотсон, и растроган, – сказал он самым жизнерадостным тоном. – В качестве потаенного дара позвольте передать вам подробности небольшого дельца, которое я только что довел до успешного завершения. Вы можете описать его в свойственной вам мелодраматической манере и немедля отдать вашим издателям. Оно касается американского моряка, которому почт удалось одурачить европейский финансовый синдикат яйцом мифической птицы Рух. Быть может, «Дело перуанского Синдбада» в какой-то мере компенсирует вам пережитое разочарование.
ЭЛЛЕРИ ОБЪЯСНЯЕТ
Эллери вернулся как раз вовремя. Инспектор Куин только что закончил чтение рукописи доктора Уотсона о Потрошителе и смотрел на нее с явным неудовольствием. Он перевел взгляд на Эллери.
– Ну и хорошо, что она не была опубликована. Холмс был прав. – Я думаю так же. – Эллери подошел к бару. – Черт побери Гранта! Все выпил…
– Как у тебя обошлось?
– Лучше, чем я ожидал.
– Значит, ты лгал, как джентльмен. Молодец!
– Я не лгал. Я говорил только правду.
– Тогда, – сказал инспектор Куин холодно, – ты поступил по-свински. Дебора Осборн любила своего отца и верила в него. Она верит тебе. Ты что, не мог немного подтасовать карты?
– Мне не пришлось ничего «подтасовывать».
– Но почему же? Ведь она так стара…
– Потому, инспектор, – сказал Эллери, опускаясь в свое вращающееся кресло, – что отец Деборы, лорд Карфакс, не был Джеком Потрошителем. Она всегда была права насчет него. Она знала это, и я знал… А раньше нас знал об этом Шерлок Холмс… Наступила длинная пауза, во время которой отец пытался понять сына, но так и не смог. – Но ведь здесь все написано черным по белому, Эллери! – возмутился инспектор.