Неизвестный Бондарчук. Планета гения
Шрифт:
Вообще-то история нашей работы над фильмом «Дядя Ваня» началась со Смоктуновского, эта картина задумывалась прежде всего для него. Однажды я встретил Кешу на улице Горького:
– Пойдём, поедим мороженого.
Зашли в кафе-мороженое, взяли крем-брюле, я говорю:
– Давай что-нибудь снимем.
– Давай! – тут же откликнулся Кеша. – А что?
– Ты-то что хочешь?
– Пьесу какую-нибудь. Это недолго. Пожалуйста: я сейчас в Малом «Царя Фёдора» репетирую. Или, может, «Дядю Ваню»?
– Вот «Дядю Ваню» мне интересно.
– Замечательно! Давай!
Мы вышли из кафе, обнялись и я направился в Госкино СССР. Открыл парадную дверь, поднялся в кабинет главного редактора Ирины Кокоревой и без лишних церемоний объявил: «Я хочу снимать „Дядю Ваню“ со Смоктуновским
Я написал сценарий, но своей фамилии в титрах не поставил: просто – Антон Чехов. «Дядя Ваня». И началась подготовка. Идеи в связи с Астровым у меня были разные, но о Бондарчуке не думал: уж слишком он великий, тем более сейчас за границей… Кроме того, известный режиссёр и общественный деятель, артистом особенным он и не был тогда – после Пьера ничего же больше не сыграл. Но потом всё-таки позвонил ему в Рим и неожиданно услышал его заинтересованный, мягкий распев:
– Ла-адно, я тут пока перечитаю пьесу. А кто дядя Ваня?
– Смоктуновский.
С Андреем Кончаловским и Василием Ливановым
«Дядя Ваня». Михаил Астров – Сергей Бондарчук, Иван Войницкий – Иннокентий Смоктуновский
Он, как всегда, больше себе под нос, чем мне:
– Ага, угу, понятно…
…Приезжает он из Италии – весь итальянский. Специально для съёмок сшил себе костюм из тонкого полотна, курит маленькие сигарки, вонюченькие, из кармашка жилетки достаёт дорогие часы на золотой цепочке, благоухает импортными ароматами… Смотрю на него – роскошный, респектабельный синьор – и думаю: как же ему внушить, что Астров пьяница? А он подготовился основательно – прочитал мемуары мхатовцев первого поколения, там истории о Станиславском, о том, что в роли Астрова он был настоящий аристократ, и Серёжа хотел играть Астрова таким же…
– Сережа, он же пьёт! – настаивал я. – У него перхоть на пиджаке и пуговицы оторваны. Он – доктор из глубинки: зашёл в крестьянскую избу, а там – на лавках больные, на полу телята. Астров – уездный врач!
– Нет, не так. Да, уездный врач, но он же человек благородный, возвышенный!
– Да ты вспомни, что говорит о нём Елена Андреевна: «Талантливый человек в России не может быть чистеньким и трезвым». Значит, талант Астров не чистенький и не трезвый!
Рубились мы с ним всю картину:
– Серёжа, пожалуйста, вечером почитай «Палату № 6»! Посмотри глазами Антона Павловича на уездного врача: он выпивает, он на себя махнул рукой, какие там благородные манеры? Рюмку водки солёным огурчиком закусил и побежал к следующему больному
– Ты не понимаешь, он должен быть притягателен, красив.
Кто спорит? Серёжа красавец. Физически он русский вариант кумира американской публики и любимого артиста Хичкока Кэри Гранта. Они похожи…
Он смотрел рабочий материал своих сцен. Из просмотрового зала выходил злым:
– Как ты меня снял?! Это не моё лицо, это – ж…па!
– Какой есть, так и снял. А ты кури поменьше! И не выпивай!
Переснимаем крупные планы, кружим вокруг него с подсветками, ставим свет на лицо. Он сам всё проверяет, чтобы было красиво. И всё-таки его изысканный пиджак я заставил перешить, чтоб сидел мешковато. И пуговку одну итальянскую перламутровую оторвал.
…Откровенно, фильм «Дядя Ваня» я не причисляю к своим серьёзным удачам, до конца я этой работой недоволен. Фильм мог быть гораздо интереснее, если бы Бондарчук сыграл опустившегося человека, каков Астров и есть! Я просил его думать о судьбе русского уездного доктора, а не о Константине Сергеевиче Станиславском в роли этого доктора. Константин Сергеевич играл Астрова так же, как играл врача Дорна в «Чайке»,
…«Наше положение, твоё и моё, безнадёжно», – говорит Астров дяде Ване. Серёжа играет гениально, только весь текст роли, и знаменитый монолог о лесах в том числе, должен идти из уст человека, который больше ни во что не верит, кроме своего святого предназначения защищать природу. Но вера в это предназначение – единственное, что у него есть; денег у него нет, он одинок, есть только леса, которые он сажает. Тогда возникает очень интересный характер. И замечательно, что красавица Елена Андреевна влюбляется именно в такого опустившегося, в чем-то циничного человека. Она сквозь этот цинизм видит его чистую душу… Чехов же прекрасно знал русского доктора, а русский доктор никогда не был аристократом; он русский интеллигент, раздавленный жизнью, бытом. Они и сейчас такие, полусвятые, полуциники, врачи из всех российских провинций – за 120 лет ничего почти не изменилось…
В итоге победил Бондарчук. Астров получился, каким хотел Серёжа, не я. Но я никогда на него за это не сердился, не вставал в позу непонятого и потому обиженного. Режиссёр должен быть шире, понимать, что его внимательность, деликатность – большая подмога актёру. Разве я мог обижаться на Бондарчука? Да, он упрямый, со своим видением образа, но ведь не злодей. Как человек в достаточной мере догматический, Серёжа верил в то, во что верил, поэтому искренне считал, что ошибаюсь я, а он прав. Я даже не обиделся, узнав, что он ходил в ЦК и заявил там: «Кончаловский снимает антирусский фильм». Я тогда махнул рукой, вздохнул только: и чего его понесло? Картина-то получается хорошая. Заместитель председателя Госкино В. Е. Баскаков после сдачи фильма бегал по кабинету и радостно голосил: «Это настоящий Чехов! Какая хорошая картина получилась!» Хорошая-то хорошая, но она могла быть сделана по-другому, в ней нет того неповторимого чеховского юмора, который так хорошо получился у Никиты в «Неоконченной пьесе для механического пианино». Вот эту картину Михалкова я считаю шедевром чеховского прочтения в кино.
После завершения фильма «Дядя Ваня» никакого человеческого разлада между Серёжей и мной не произошло, да и не могло произойти. Более того, если б я даже знал заранее, что каждый съёмочный день у нас с ним будет баталия, всё равно позвал бы на Астрова, старался бы убедить, чтоб послушался, ведь второго такого у нас нет. По личностной своей организации он больше меня. Бондарчук внутренне огромен. Внутри каждого человека есть пространство: у кого-то внутри лифт или кладовка… У Серёжи внутри был Собор.
Другой вопрос – его кинорежиссура. Я считаю, ему не хватало кинематографического чутья, чтобы создать подлинный шедевр. Пожалуй, кроме «Судьбы человека», у него шедевров нет. Не надо забывать, что в режиссуру он пришёл из актёрского сословия. По природе своей он не режиссёр. По природе – он артист. И одновременно маршал. Он, может быть, как никто в мировом кино, умел командовать гигантскими массами людей. Умел их организовать. Для этого надо обладать маршальским характером. И всё-таки не думаю, что Бондарчук-режиссёр крупнее Бондарчука-артиста. Мне кажется, как артист он – гигант. Однако великим русским трагиком я бы его не назвал. Вообще, трагик – понятие театральное, последний наш трагик – это Николай Мордвинов. У Сергея Аполлинариевича Герасимова в экранизации лермонтовского «Маскарада» он играет абсолютно театрально, но так, что его Арбенин пробивает до мозга костей! А Бондарчук – сильный, яркий, незаурядный драматический артист. Но, как мне кажется, свой актёрский талант он в полной мере не реализовал. А по темпераменту он равен Роду Стайгеру! Но, возьмите хоть отца Сергия, хоть Бориса Годунова – Бондарчук всю мощь своего темперамента не выдаёт, играет не так сильно, как может! Но это моё суждение – исключительно субъективное.