Неизвестный Харламов
Шрифт:
Отец. Но их мат послабей русского будет.
Сестра. Спору нет. У них даже многие крепкие выражения употребляются как бы между делом, без намерения выругаться. Оттого, может, и не так грубо выходит, как на русском.
Отец. Я скажу – сын не сквернословил почем зря.
Сестра. Брат не ругался матом. Так, ради смачного словца, вообще не употреблял крепких выражений. Если уж довести его, разозлить вконец. А так он был в отца. Отец совсем не матерщинник был. А мама наоборот: как разойдется – хоть уши затыкай, хоть и по-испански…
Отец попробует
– Бегоня, дорогая, что я от тебя слышу? Ну не надо так. Ее подруги шикают на него:
– Да не трогай ты ее. Оставь в покое.
– Девочки, вы такие красивые и так ругаетесь?! Уши вянут…
Отец. Валерин дедушка был мужиком настоящим. Русским мужиком. Где только не воевал. И в Первую империалистическую, и в Гражданскую, и в финскую, и в Отечественную. Про что батя никогда нам, детям, не рассказывал, так это про Финскую кампанию, которую наши с треском провалили. Ранения имел. В легких осколок еще с Гражданской остался: оперировать нельзя было, потому как хуже могло обернуться, а так осколок жирком зарос и вроде не беспокоил шибко. Да вот – и плечо было у моего отца прострелено.
Мама в заводском доме отдыха. Конец 50-х
Вообще говорил он мало, а делал много. Между прочим, дед Валеркин у Буденного работал в свое время. Столярничал в артели до и во время войны. А после войны трудился на мельнице, что на Дмитровском шоссе находилась: лопасти и прочее оборудование обслуживал.
Валерка с Танюшей обожали деда, хотя с виду он был маленько суровый. Любили к нему бегать, когда мы на Соломенной сторожке жили. Слава богу, застал дед и то, как внук пробивался в хоккее, и то, как тот потом показывал на льду свои умения.
Сестра. Маму привезли из Испании в Союз и поселили в детском доме в Одессе. Там она провела несколько лет. Когда началась война, их в сорок первом эвакуировали в Саратов, а через какое-то время – в Тбилиси. В Саратове они уже трудились на производстве, но там были жестокие холода – теплолюбивые и неокрепшие организмы юных испанцев не выдерживали этого, даже умерло несколько человек. Помню, как мама однажды поведала нам жуткую историю: «По Волге нас везли на теплоходе. Нос корабля рассекал воду – это была река крови! Впереди нас два теплохода с детьми попали под бомбежку фашистов. Голодали страшно, крошки хлеба не видели. Иногда причаливали у берега, чтобы загрузить арбузы. Мы набрасывались на них, а потом мучились желудком. Наши сверстники не выдерживали. Умирали. Мы собирались вокруг них и причитали: «Вот вы счастливые – отмучились наконец…»
Испанские дедушка и бабушка в молодости
Дедушка и бабушка по маминой линии выходят из церкви в Бильбао после мессы
Бегоня Харламова (второй ряд, вторая слева) с сотрудниками заводской химической лаборатории
Наша
Отец. Испанцы, те предпочитали в спирт, если доставали где-нибудь, добавлять анисовые капли, они продавались в аптеке. Ну и получалась анисовая водка. Кстати говоря, считалось в те годы, что рыба хорошо клюет на запах аниса. Тоже шла на ура в наших русско-испанских застольях. А еще мы с друзьями что исхитрялись делать – квас со спиртом разводили: как коньяк первоклассный получалось! У нас все путем шло, никто не травился и не баламутил.
Сестра. На испанском брат легко говорил. Язык вообще ему хорошо давался. Навык разговорный почему не терял? Да потому, что мама большей частью на родном языке изъяснялась. И потом, в нашем доме на Угловом каждый божий день народ толпился – либо хоккеисты, либо испанцы.
Отец. Уж и не припомню, по какому поводу народ у нас на Угловом собрался как-то раз. Испанцы на общественном транспорте добирались, а хоккеисты – те на «Волгах» прибыли. А дворик между пятиэтажками был обычный и небольшой, вот все проходы-проезды наши гости и заняли. Да еще гуляли мы от души и песни обязательно пели хором. Жильцы из разных подъездов возмутились и вызвали участкового милиционера: дескать, во дворе не пройти, шум-гам там, на пятом этаже.
Бегоня Харламова и Татьяна Михайлова
Ну, участковый поднялся к нам и быстренько разобрался во всем. Вышел на балкон и одним движением руки и одной-двумя фразами успокоил трудящихся.
Сестра. В жилах Валеры текла испанская кровь, а вернее сказать, кровь басков. Небольшой народности со своим языком и своими традициями. Народности очень и очень воинственной, проживающей на севере Испании и юге Франции.
На льду брат никому не уступал, боролся отчаянно и с открытым забралом. Но и не сказала бы, чтоб уж чересчур агрессивным был. Ему интереснее было перехитрить соперника, чем тупо задавить физически. А в обычной жизни слово данное держал железно. Отклонений или каких-нибудь сбоев не случалось. Если что пообещал или о чем-то договорился с человеком, то будто клятву самому себе дал.
Отец. Боевитость. Стойкость. Выдержка. Все это отличало Валерия Харламова. И впрямь сказывалась смесь русских и испанских черт характера. Поровну было в нем того и другого.
Отец курит гаванские сигары вместе со слушателем военных курсов кубинцем Виктором в центре «Выстрел» под Солнечногорском
Сестра. Больше испанцем был Валера. И песни любил, и музыку любил, и танцевал зажигательно. И как-то мог себя преподнести красиво, причем естественным образом и не напрягаясь, без какой-либо нарочитости.
Отец. Пятьдесят на пятьдесят. Так считаю. Какой, по мне, основной фактор? Хоккей. Коньки. А кто научил его кататься? Отец. Я поставил Валерика на конечки, к валенкам пристегивал их, трех лет ему еще не исполнилось.