Неизвестный Мао
Шрифт:
По другим каналам Мао узнавал, что люди произносят слова вроде «Что же хорошего в социализме? Даже сейчас, когда мы только начали его строить, нам не дают подсолнечного масла» или «Коммунистическая партия ведет людей к смерти!». А позднее один неизвестный ему ранее партийный чиновник из провинции Гуандун по имени Чжао Цзыян (ставший руководителем партии в постмаоистскую эпоху) доложил, что партийные функционеры заставляют нижестоящих членов партии обыскивать крестьянские дома, связывать и избивать крестьян, чтобы силой изъять продовольствие, а тех, кто говорит, что у них ничего нет, запирают в домах. Чжао Цзыян поведал о случае с пожилой женщиной, которая, будучи запертой у себя в доме, повесилась. В одном типичном китайском городе Гаояо 110 человек были доведены
Некоторые отважные руководители осмеливались обращаться к Мао с просьбами. Один известный в прошлом путешественник написал Мао, что он получает много писем с жалобами людей, у которых просто нет сил работать, поскольку им оставляют слишком мало продуктов. Мао резюмировал: «10 тысяч докладов [«10 тысяч» в данном случае означает просто громадное количество] о смертях населения, смертях животных, о людях, грабящих амбары: 10 тысяч докладов о мраке…» Но при этом Мао оставался совершенно неколебим и сурово покарал бывшего путешественника за то, что цинично назвал «надоедливыми приставаниями». Он ничтоже сумняшеся позволил себе публично заявить, что люди не остаются «без пропитания на целый год — лишь на шесть… или на четыре месяца» (sic!). Партийные руководители высшего звена, которые, руководствуясь традиционной концепцией совести (лян-синь), просили Мао ослабить давление на крестьян, слышали от него поучения вроде: «Вам следует иметь меньше совести. Некоторые из наших товарищей слишком сострадательны, что значит — они не вполне марксисты». «В этом отношении, — сказал как-то Мао, — у нас совести нет! Марксизм достаточно жесткая вещь».
С середины 1955 года Мао стал закручивать гайки еще туже, загоняя все крестьянство в колхозы. Эта мера была предпринята для увеличения масштабов насильственного изъятия продовольствия. Ранее крестьяне собирали свой урожай и привозили его домой, прежде чем отдать «долю» государству. Мао решил, что эта технология оставляет прорехи для «злоупотреблений»: крестьяне могли занижать количество собранного и скрывать часть урожая для себя, а проверить около сотни миллионов хозяйств было не так-то просто. Если же урожай собирался в рамках коллективного хозяйствования, то прямо с поля он поступал бы прямо в руки государства, давая режиму полную возможность бесконтрольного распределения. Как сказал один крестьянин: «Как только ты вольешься в колхоз, тебе будет перепадать от государства ничтожная доля твоего урожая».
Еще одно громадное преимущество коллективизации для Мао состояло в том, что в этом случае было гораздо проще управлять крестьянами в процессе труда. С коллективизацией пришло рабство. Теперь государство диктовало, сколько часов крестьянин должен работать и с какой интенсивностью. Редакционная статья в «Жэньминь жибао» от 1 января 1956 года совершенно ясно говорила о курсе на увеличение вдвое рабочего времени крестьян. Особое внимание при этом Мао уделял женщинам: те из них, кто ранее не работал в поле, теперь должны были делать это.
Чтобы подавить сопротивление как изъятиям, так и коллективизации, в распоряжении Мао была его давняя панацея — террор. В мае 1955 года он заговорил о новом «пятилетием плане», на этот раз плане подавления: «Мы должны арестовать за пять лет 1,5 миллиона контрреволюционеров… Я всецело выступаю за как можно большее число арестов… Наша цель: аресты в громадных, гигантских масштабах…» Прибегая к копрологическому языку, который он так любил употреблять, Мао добавил: «Мое пуканье [то есть распоряжения] есть социалистические выделения, они не могут быть неароматными», то есть необязательными для исполнения. Любой сопротивляющийся изъятию продовольствия или коллективизации, а также любой государственный служащий, сочувствовавший такому человеку, считался уголовным преступником, и по всей стране расклеивались настенные объявления, информировавшие о приговорах этим людям.
Коллективизация сельского хозяйства знаменовала собой важный шаг к еще большему разгулу тоталитаризма в Китае. В то же самое время Мао распорядился осуществить национализацию промышленности и торговли в городских районах с целью мобилизовать все оставшиеся ресурсы для осуществления программы превращения страны в сверхдержаву. Но бизнесменов не подвергали гонениям, как деревенских хозяев, из практических соображений. «Буржуазия, — провозгласил Мао, — гораздо более полезна, чем… землевладельцы. Она обладает знаниями различных производственных секретов и управленческими умениями». Хотя позднее он стал демонстративно разбрасываться этими управленческими и техническими талантами. Вдобавок в недалеком будущем прославленное искусство китайских ремесленников стало приходить в упадок. Ремонтные мастерские и службы сервиса стали сокращаться в размерах и количестве, значительно возросли трудности повседневной жизни. «Мы двинулись к социализму, и все пропало», — прокомментировал существо происходящего Лю Шаоци.
Чтобы подавить страхом государственных служащих, Мао начал кампанию чистки кадрового состава, в ходе которой не менее 14,3 миллиона мужчин и женщин, состоявших на государственной службе, были пропущены сквозь контрольные комиссии, где им пришлось испытать «покаяние и признание», публичные обвинения и оскорбления действием. Служебные и жилые здания были превращены в места заключения, наряду со спортивными залами и университетскими общежитиями. Мао постановил, что «контрреволюционеры… составляют… около 5 процентов» от числа тех, кто проходит чистку. Это означало, что около 715 тысяч человек были приговорены к различным наказаниям, в том числе к смертной казни. Косвенным образом Мао признал, что это число может быть и большим, поскольку в одной его инструкции указывалось: «Всякий раз, когда эта цифра [5 процентов] превышается, необходимо запрашивать подтверждение».
Кампания сопровождалась репрессиями в сфере литературы и искусства. С присущей ему основательностью Мао приступил к удушению культуры с того момента, как он пришел к власти. Практически прекратилось кинопроизводство. В 1950 году в стране было выпущено 39 полнометражных фильмов, в 1952 — только 5. В 1954 году Мао начал борьбу за устранение влияния крупных писателей, историков и ученых, не разделявших коммунистических взглядов, некоторые из которых эмигрировали за границу или на Тайвань. Теперь он обратил свое внимание на тех, кто остался в стране и выказывал определенную независимость. Мао остановил свой взгляд на известном писателе по имени Ху Фэн, который призывал к более либеральному отношению к творческой интеллигенции. В мае 1955 года Ху был публично обвинен и брошен в тюрьму, из которой вышел психически больным человеком лишь после смерти Мао, проведя в ней более двух десятилетий.
Дело Ху Фэна широко освещалось в прессе. И такое широкое освещение служило еще одной цели — отучить людей посвящать друг друга в свои взгляды. Были опубликованы письма, которыми обменивались Ху и его единомышленники, критикуя те или иные действия режима, причем эта переписка была представлена в качестве обвинительного материала. В результате люди стали опасаться доверять свои мысли бумаге. Не имея возможности посвятить другого человека в запечатленные таким образом мысли, тем более не имея возможности огласить их публично, будучи вынужденными постоянно контролировать свои высказывания, люди стали отучаться формировать собственное независимое мнение.
Террор заработал. В начале 1956 года Мао сказал, выступая перед высшим партийным эшелоном власти: «Первая половина 1955 года была просто омерзительна… черные тучи застлали весь небосклон… Отовсюду на нас сыпались проклятия. Люди говорили, что мы плохи. И все это потому, [что мы взяли у них] немного зерна. Но во второй половине года проклятия смолкли. Произошло несколько счастливых событий. Двумя самыми значительными из них были добрый урожай и прошедшая коллективизация, а также счастливым событием стало избавление от контрреволюционеров».