Неизвестный Олег Даль. Между жизнью и смертью

Иванов Александр Александрович

— По-моему, я вас знаю. Очень знакомое лицо. Очень знакомое… Где же я вас всё-таки мог видеть?..

Понимая, что приезжает взрослый мужчина с дороги, я хотела его встретить должным образом: приготовила мясо, чай… Это же было ещё до перестройки, и тогда можно было принять гостя «человеческим столом». Практически прямо с поезда Тамара Зиновьева привезла Даля ко мне. Он мгновенно воздвиг вокруг себя стену: невесёлый, хмурый, мрачный. От еды категорически отказался:

— Не надо ничего. Я не хочу.

Я знала, что он сложный человек; кроме того,

когда звонили о его приезде из Москвы, нас предупредили, чтобы мы держались с ним подобающим образом, особенно отметив, чтобы не ввергали во всякие вредные соблазны, поэтому сказала:

— Хорошо, Олег Иванович. Я поняла, что вы не любите опеки.

Худенький, стремительный. Ехал в поезде ночь в таких условиях, а пришёл свежий, чистый, как будто и не с дороги. Был он в кожаном пиджачке, и от него веяло кожей и ухоженностью, а не духами и одеколонами. Я даже подумала: да он что, успел уже переодеться, что ли? Настолько он был отутюжен и «с иголочки» одет.

Первые выступления Даля в Пензе проходили во вверенном мне (я была директором) кинотеатре «Современник». Перед началом актёры обычно спускались по проходу к сцене через весь зал, осыпаемые со всех сторон аплодисментами. Даль сразу меня предупредил:

— Я, как гладиатор, через ряды не пойду. Придумайте что-нибудь другое.

В итоге на свои выступления Олег Иванович выходил через… выход. Появлялся внезапно, с некоторым раздражением, я бы даже сказала, с какой-то ненавистью к аудитории.

Во время его выступлений я в зал не входила. Наверное, «присутствие администрации» его бы тоже раздражало. Я понимала, что он на работе, занят делом. Потом, когда услышала смех в зале, поняла, что всё идёт хорошо, прекрасно. Говорил он тогда и о своих мытарствах, о работе, о товарищах-актёрах…

Даль выступал в Большом зале «Современника» четыре раза, и ещё одна встреча — для творческой интеллигенции города — была в Малом.

Незадолго до приезда Олега Ивановича мы давали ретроспективу фильмов с его участием. Шли многие картины, в том числе и те, которые не имели широкого проката, например «В четверг и больше никогда» (я вообще влюблена в Даля в этом фильме). Со всей ответственностью могу сказать, что пензенцы гордились тем, что теперь имеют возможность ещё и лично общаться с любимым артистом.

Обычно мы дарим актёрам какие-то подарки. Олегу Ивановичу не подарили ничего. Хотели подарить ему «кукушку» — очень хорошие часы нашего, Сердобского часового завода, но было такое ощущение, что он откажется, не примет ничего. Просто побоялись лишний раз его раздражать…

Когда Олег Иванович уезжал, он попросил обеспечить ему спокойную дорогу домой:

— Пожалуйста, возьмите мне два билета на «СВ», чтоб ни одной рожи рядом не было. Если будет надо, я сам оплачу…

И действительно, взяли ему два билета — одно купе — так он и уехал. В то лето было почему-то плохо с картошкой в Москве, и он обмолвился об этом:

— Моя мамашка имеет проблемы с картошкой…

Это он

так маму свою называл: «моя мамашка». Единственные близкие, о которых он говорил, это мама и Лиза. Он не объяснял, кто такая эта Лиза, а я не спрашивала. Лиза и Лиза…

Наш пензенский урожай в тот год был хорош, мы Далю сказали:

— Олег Иванович, давайте мы вам два ящика картошки с собой дадим.

Но он отказался. Хотели было сунуть ему потихонечку с собой в поезд, а потом я говорю своим:

— Да не надо… Он же выбросит…

Его поездка к нам была абсолютно не похожа на приезды других актёров. Он совершенно не допускал к себе. Шутил, но не допускал. И, вместе с тем, была нежность в общении с ним, ощущение чего-то необыкновенного.

— Екатерина Петровна, я приеду к вам в декабре месяце, и мы с вами все кабаки обойдём…

У нас было много кабаков даже по тем временам. Очень хотелось мне сводить его в венгерский ресторан «Кереш» — кухня там изумительная, но в сентябре он отказался от приглашения.

В декабре Даль тоже не приехал. Был загружен работой. По-моему, заканчивал озвучивание в «Незваном друге». А я уже договорилась с киноведом, чтобы его достойно представляли на выступлениях. Строила планы: как всё это будет…

Потом позвонила ему в Москву — он весь в заботах. Кажется, собирался уже ехать в Киев. Мне неудобно было ещё раз беспокоить его звонком, к тому же он обещал вскоре позвонить сам.

6 марта 1981 года я шла на работу со свежим номером «Недели». Пролистала его быстренько, обратив внимание на траурную колонку где-то в середине газеты — по-дурацки расположенную — ни к селу, ни к городу. Резанула глаза фотография: какое-то знакомое лицо… И ничего более. Сунула в сумку — и всё. Боже… Только вечером я всё прочитала…

Вновь у нас была ретроспектива фильмов с Олегом Ивановичем. Теперь уже — его памяти. Шли почти все его картины. Паломничество в Пензе было жуткое…

Что осталось по сей день в сердце? Были встречи. Незабываемые. С человеком, ранимым до невероятности. Очень честным, очень непримиримым. С мужчиной без фальши. Такой пойдёт на голодную смерть, но не изменит себе. А ведь при всём этом он просто был самим собой!

Он слушал наши житейские «излияния», бытовые проблемы далёких от столицы людей, и в глазах его читалось: «Боже мой, а мне всё это не нужно…». В его суждениях постоянно была ирония. Но очень грустная ирония — всё понимающего и очень несчастного человека.

Я рада, что под конец своей жизни он приехал к нам. А ещё больше рада, что он уезжал из Пензы совсем другим. Из поезда вышел человек-струна, а за четыре дня он помягчел и расслабился.

Он не хотел нравиться, как другие. В нём не было игры, а было много человеческого…

До сих пор я завариваю чай «по-далевски»: в абсолютно сухой чайник насыпаю заварку и заливаю её кипятком, а не наоборот, как делают многие. Так научил меня Олег Иванович.

Нам он сказал, что вернётся. И мы его ждали…