Неизвестный солдат
Шрифт:
– Вы пойдете в помещение для младших офицеров, понятно?
– Вечером увидим. Я не буду из-за этого затевать сейчас склоку… Но вот скажи-ка, лейтенант, когда нам начнут давать отпуска? Я, семейный человек, уже много месяцев без отпуска. Ты поддержишь меня, ежели я подам заявление?
И опять Ламмио не знал, говорит ли Рокка серьезно или фиглярствует. Во всяком случае, разозлившись на солдата за "тыканье", Ламмио сказал:
– Младший сержант Рокка! Насколько мне известно, я не пил с вами на "ты".
– И я с тобой не пил, но это можно наверстать. Меня звать Антеро.
Раздалось приглушенное хихиканье. Впервые за бытность свою офицером Ламмио не знал, как поступить. Не пригрозить ли Рокке военным судом, мелькнула у него мысль, но как бы ни был он туп, на этот раз инстинкт подсказывал ему: перегибать палку здесь нельзя. Самоуверенность Рокки была настолько простодушной, что именно по этой причине Ламмио относил ее за счет наивности. Когда же он уяснил, что Рокка полностью отдает себе отчет в том, что делает, он понял также, что против него был бы бессилен даже сильнейший козырь армии – расстрел. Дело осложнялось еще и тем, что в таком случае пришлось бы расстрелять одного из лучших солдат – и еще неизвестно, к чему бы это могло привести. Хотя Ламмио и понимал, что Рокка пользуется своей репутацией храбреца для того, чтобы иметь возможность безнаказанно дерзить, он не чувствовал, что это лишь две стороны одной медали.
Теперь же Ламмио размышлял над тем, как лучше пойти на попятный. Он дал команду "смирно" и сказал:
– За неподчинение старшему по званию младший сержант Рокка получает на четверо суток наряд вне очереди, бессменно. Вольно.
И Ламмио поспешно удалился, опасаясь, как бы Рокка не испортил все вконец. Синкконен скомандовал роте разойтись и тоже попытался скрыться с глаз Рокки, но это ему не удалось. Рокка ухватил его за погон, так что фельдфебель вынужден был остановиться. Рокка засмеялся, но как раз этого-то смеха Синкконен и боялся больше всего, ибо за ним крылась самая большая угроза. Синкконен чувствовал, что если уж солдаты утратили страх перед дисциплинарным взысканием, то он, фельдфебель, совершенно беззащитен перед ними.
– Ты слышал, фельдфебель? Меня наказали. На четверо суток наряд бессменно. А ведь мы сколько месяцев бессменно перли сюда! Может, ты знаешь, за что мне дали взыскание в Зимнюю войну, когда я три месяца бессменно сражался в Тайпале? Если знаешь, скажи, фельдфебель!
Синкконен деревенеющим языком пробормотал что- то о необходимости дисциплины, и Рокка презрительно оттолкнул его от себя, сказав со смехом:
– Лучше дисциплины, чем у нас, ты нигде не найдешь. Но слушай, фельдфебель, ты иди своей дорогой, а я пойду своей. Мы, сдается, не сошлись характерами.
Синкконен поспешно ретировался, радуясь, что отделался так дешево. Рокка же остался при своем: он не стал спать ни в помещении для унтер-офицеров и не пошел в наряд. Никто не пытался его заставить, да это бы и не удалось – к счастью для обеих сторон. Он уже не мог отступить. И так случилось, что финский солдат снова победил.
Это происшествие породило в роте беспокойство. В довершение всего прошел слух, что их снова отправляют на фронт. Солдаты были взбудоражены, ибо сочли всю эту казарменную формалистику и попытку возвращения к дисциплине той поры, когда они были новобранцами, поруганием их чести и их летних свершений.
Лахтинен считал, что снова пришло его время, и начал, как обычно, строить предположения о том, чем все это может кончиться.
– Сдается мне, Тимошенко здорово расколошматил эсэсовцев под Ростовом-на-Дону. Так что рано пташечка запела, как бы кошечка не съела.
– Поживем – увидим, – сказал Сало, который тоже был награжден медалью и поэтому отдавал честь даже фельдфебелю. – Как только снова наступит лето, немцы опять начнут забивать танковые клинья.
В три часа ночи роту подняли по тревоге. Солдаты, проснувшись, увидели офицеров, пробегающих по проходу в полной боевой форме, и догадались, в чем дело.
– Рота готовится к отправке. Машины будут через час.
Послышались ругательства, ропот, недовольные реплики:
– Мы не поедем.
Ламмио слышал ропот, но сделал вид, что не придает ему значения, и лишь скомандовал побыстрее собираться. Некоторые из солдат лениво нащупывали одежду, но большинство медлили, словно и не думая никуда собираться.
– Скорее, скорее. У нас всего час времени.
– Мы не поедем.
Тут и Ламмио не мог больше делать вид, что не слышит:
– Кто это сказал?
– Мы не поедем.
Отказы раздавались отовсюду.
– Вот как? Я другого мнения. Кто через час не будет готов к отправке, пусть знает, что он предстанет перед военным судом.
Солдаты ходили из комнаты в комнату, подбивая друг друга противиться отправке. Они ссылались на то, что после взятия города им обещали продолжительный отдых. На самом деле обещаний никаких не было, была лишь надежда, и надежда породила слух. Понятно, ведь в городе им было так хорошо, и внезапно оставить его было страшно обидно.
Большая часть людей, как обычно, пребывала в нерешительности, ожидая, на чью сторону склонится чаша весов. Ламмио решил прибегнуть к помощи унтер-офицеров и приказал им начать сборы. Их-то ему удалось расшевелить, однако солдаты не спешили следовать их примеру. Время шло, и Ламмио начал горячиться.
– Говорю в последний раз: собирайтесь! Тем, кто не подчинится, напоминаю: за это полагается высшая мера наказания – расстрел.
– Черт побери… Что своя пуля, что русская – все больно. Будь что будет.
– Пусть хоть земля треснет.
– Все равно не поедем, если нам не дадут нового командира роты.
– Коскелу командиром роты! Тогда поедем.
Ламмио нисколько не обиделся. Он просто не принимал эти слова всерьез.
– Мы не в Красной гвардии, где командиров выбирают выкриками. Ясно? Приказываю в последний раз. Затем последуют другие меры.
Коскела, все это время молча стоявший в сторонке, прошел к своему взводу и спокойно, как будто ничего не произошло, сказал:
– Надо поторапливаться. Машины, конечно, запоздают, как уже бывало не раз, но все же пора. Не берите с собой ненужного хлама. А вот патефоны – отличная штука, их надо взять.