Неизвестный Троцкий (Илья Троцкий, Иван Бунин и эмиграция первой волны)
Шрифт:
«Русское слово» стало первой русской газетой, пошедшей по пути создания своих корпунктов на местах. «В Москве события не происходят, — заявил Дорошевич, — в Москве есть только происшествия, а все события — в Петербурге». Поэтому первым и главным корпунктом стал питерский. За ним открылись харьковский, киевский, варшавский, хабаровский... В редакции, которая в 1904 году переехала в собственный, устроенный на манер парижских издательств, дом на Тверской (№ 18), ни на минуту не смолкали телефоны. Новости доходили сюда с потрясающей быстротой. Сам министр финансов граф Витте говаривал при встрече с Дорошевичем:
— Такой быстроты в собирании сведений нет даже у правительства. — Так на то мы и газета, — нахально задирая нос, отвечал
Интересные сведения о «Русском слове» сообщает Владимир Гиляровский в своей книге «Москва газетная»13:
Дом для редакции был выстроен на манер большой парижской газеты: всюду коридорная система, у каждого из крупных сотрудников — свой кабинет, в вестибюле и приемной торчат мальчуганы для посылок и служащие для докладов; ни к одному сотруднику без доклада постороннему войти нельзя. В этом же доме разместил И.Д. Сытин и другие свои издания: третий этаж заняло целиком «Русское слово», а в четвертом поместились «Вокруг света» и «Искры», как приложение к «Русскому слову», сначала издававшееся с текстом, а потом состоящее исключительно из иллюстраций. <...>
Помещение редакции было отделано шикарно: кабинет И.Д. Сытина, кабинет В.М. Дорошевича, кабинет редактора Ф.И. Благова, кабинет выпускающего <...>, кабинет секретаря и две комнаты с вечно стучащими пишущими машинками и непрерывно звонящими телефонами <...>.
У кабинета В.М. Дорошевича стоял постоянно дежурный — и без его доклада никто в кабинет не входил, даже сам И.Д. Сытин.
Деятельность иностранных корреспондентов в «Русском слове» курировал зять Сытина Федор Иванович Благов. По образованию он был врач, расставшийся с медицинской карьерой во имя редакционно-издательской деятельности — до революции Благов входил в состав Правления «Товарищества И.Д. Сытина». И.М. Троцкий не оставил подробного портрета «беспримерного по своей широте Ф.И. Благова»14, но в своих отрывочных замечаниях всегда характеризовал его с самой лучшей стороны. Ф.И. Благов был убежденный либеральный демократ и часто раздражал власти своими разоблачениями закулисных интриг при дворе и в правительстве:
Судебные дела против Ф.И. Благова возбуждались одно за другим. Только с 1 мая по середину июня 1906 г. московский комитет на основании докладов цензора В.А. Истомина девять раз ходатайствовал о возбуждении судебных преследований за статьи, которые касались работы Думы, ее отношений с правительством, погромной политики правительства, голода в Поволжье. <...> <Один> раз за всю историю издания «Русского слова» ответственный редактор Ф.И. Благов был <даже — М.У.> подвергнут <...> аресту по распоряжению градоначальника. Такая суровая и редко применяемая на практике мера вызвала удивление в газетном мире. Причиной ареста Благова послужил опубликованный 8 октября 1910 г. отчет о похоронах председателя Первой Государственной Думы С.А. Муромцева, профессора Московского университета, одного из создателей кадетской партии. Похороны Муромцева были ис-пользованы либеральной и демократической общественностью как повод для проведения демонстрации против самодержавия и черносотенной Думы. <...> В отчете, занявшем чуть ли не всю третью страницу газеты, говорилось о том, что присутствовавший на похоронах представитель полиции прерывал выступавших ораторов и запрещал им касаться некоторых вопросов. Московский градоначальник расценил оглашение этого факта как публичное распространение ложных слухов о деятельности должностных лиц. В прессе началась шумная полемика
В эти же годы Благов дважды оказывался на скамье подсудимых <...> за опубликование в № 287 за 1912 г. письма священника Илиодора и статьи «Паевое предприятие» в № 35 за 1914 г.15.
В обоих случаях Благов был оправдан по суду, но тиражи газеты с его материалами подлежали изъятию.
Эмигрировав сразу после революции, Благов обосновался со своей второй женой в Париже, где оказался вне издательской и журналистской деятельности. Тем не менее, будучи парижским представителем дальневосточных газет, он все же изредка выступал в печати. В среде соотечественников-эмигрантов к нему относились с уважением, но, в общем и целом, у него была
очень тяжелая жизнь в эмигрантских условиях. Жена Ф.И. Благова поступила в мастерскую дамских нарядов, а Ф.И. Благову, на старости лет, приходилось иногда в картонке разносить заказы по клиенткам.
И.М. Троцкий, как явствует из его письма к редактору газеты «Сегодня» М.С. Мильруду от 20 ноября 1933 г., сочувствовал незавидной доле Благова и живо откликался на просьбы поддержать его материально:
Мне С.И. Варшавский сообщил, что Ф.И. Благов очень болен и в крайней нужде. Все бывшие «русскословцы» обязались его поддерживать minimum по 25 фр<анков> в месяц. Разумеется, я присоединился к этому решению. И вот, очень прошу Вас, дорогой Михаил Семенович, распорядиться в конторе, чтобы причитающийся мне гонорар за статью о Бунине («Сегодня» № от субботы 18.XI (заграничное издание)) был по возможности скорее переведен Ф.И. Благову.
В своем ответе от 23 ноября 1923 г. М.С. Мильруд, бывший «русскословец», тоже питающий теплые чувства к Благову, пишет:
Ваше желание о пересылке гонорара Федору Ивановичу будет, конечно, исполнено. Я лично тоже присоединился к этому фонду. Кто мог у нас думать, что судьба Федора Ивановича сложится так печально?16
Судьба Дорошевича оказалась ничуть не лучше. Он спился и умер в Совдепии, всеми забытый и никому не нужный, совсем еще молодым (57 лет) в 1922 г.
К сожалению, в своих воспоминаниях И.М. Троцкий не успел описать импозантную фигуру Власа Дорошевича — «короля фельетонистов», во многом способствовавшего расцвету этого жанра в эпоху «Серебряного века».
В петербургском филиале «Русского слова» яркой фигурой был Аркадий Руманов17, пользовавшийся известностью и уважением даже в сановных петербургских коридорах власти. С великим князем Александром Михайловичем (женатым на сестре Николая II Ксении Александровне) его связывала настоящая дружба, продолжавшаяся и в эмиграции, где Руманов в конце 1920-х — начале 1930-х занимал должность его личного секретаря18.
Вокруг Руманова, который в истории русской литературы остался как один из поэтов «Царскосельской гимназии»19, группировался
весь цвет петербургской литературной элиты — по словам Поля Валери, «третьего чуда» мировой культуры, после высокой «греческой» классики и эпохи Возрождения — начиная от Розанова и кончая Блоком, который шесть раз упоминает о Руманове в своих дневниках20. О Розанове же он сам мне рассказывал, как тот ему однажды сказал: «Вот мы с вами разговариваем, а над нами ангельские крылья шелестят»21.
В воспоминаниях современников оценки личности и деятельности Руманова весьма противоречивы: от восторженных до уничижительных. По словам Алексея Ремизова, Руманов «без всяких безобразий мог человека прославить и вывести на дорогу»22. По свидетельству В. Пяста, Блок находил его «каким-то таинственно-замечательным человеком», и