Неизвестный Троцкий (Илья Троцкий, Иван Бунин и эмиграция первой волны)
Шрифт:
Конфликт был исчерпан, по-видимому, благодаря соглашению между сторонами, поскольку и после революции берлинское «Издательство И.П. Ладыжникова» продолжало издавать произведения Толстого и книги о нем. Чтобы понять, почему И.М. Троцкий стал столь рьяно представлять интересы наследников Толстого, обратим внимание на объявление, напечатанное в газете «Заграничные отклики» в начале 1914-го:
Московское общество драматургов, писателей и композиторов в виду заключения российско-германской конвенции и для охраны авторских прав русских драматургов, а также для сношения с немецкими авторами, избрало своим представителем в Германии берлинского корреспондента «Русского слова» И.М. Троцкого.
Здесь
Другим событием, возмутившим «Зарубежные отклики» была высылка из Германии А.В. Луначарского, последовавшая после прочитанной им лекции о Максиме Горьком, по всей видимости, по негласной просьбе русского посольства. А 19 июля 1914 г. газета публикует передовицу Я. Неволина о варварском разгоне мирного протестного выступления рабочих в Петербурге:
Страшное озлобление, порожденное не только отчаянием, но и сознанием необходимости отстоять свои человеческие права, возбудили в них <рабочих — М.У.> необыкновенное напряжение энергии, настойчивости и героического упрямства.
Читайте описание кровавых столкновений на Выборгской стороне и в других пунктах города и вы поразитесь стойкости рабочих масс, не отступающих не только перед татарским орудием пытки — нагайкой, но и перед расстрелом.
Бросается в глаза, что из всех политических событий, которым газета уделяет внимание в горячие предвоенные месяцы 1914 г., меньше всего места отводится темам, непосредственно связанным с грядущей войной. Балканский кризис и даже сараевское убийство эрцгерцога Фердинанда и его супруги освещаются на удивление скупо, как бы между прочим! Откуда можно сделать вывод, что политический нюх не был сильной стороной редакции «Заграничных откликов». Да и впоследствии И.М. Троцкий вспоминал, что русские в Германии жили беспечно и благодушно и меньше всего на свете ожидали, что вот-вот разразится Мировая война19.
Что касается информации о культурной жизни, то она представлена в газете в изобилии, причем в основном на эти темы пишет сам Илья Маркович. Диапазон его культурных интересов достаточно широк. Например, статья о скончавшемся 2 апреля 1914 г. в Мюнхене немецком лауреате Нобелевской премии по литературе Пауле Хайзе. В этом, по определению Г. Брандеса, продолжателе гетевской классической линии (Хайзе родился за два года до смерти Гете), властителе умов немецкого бюргерства второй половины XIX столетия — главным образом его идеалистически настроенной женской половины, Троцкий видит только хорошо забытое прошлое:
Молодое поколение, предводительствуемое Гауптманом и Зудерманом, отвернулось от дамского кумира. Социальная драма и реалистический роман «молодой Германии», натуралистическая школа Золя и Мопассана, быстро вытеснили выспренного Пауля Хайзе, витавшего мыслями в голубом небе Италии. <...> Даже поднесенная ему в 1910 г. Нобелевская премия за литературу не могла воскресить его былого обаяния на умы и сердце читателей.
Куда более высокую оценку заслуживает у И.М. Троцкого предшественник немецкого экспрессионизма Франк Ведекинд. При этом, однако, Илья Маркович, будучи сугубым реалистом, относился к его художественным новациям с опаской. Недаром же он свою раннюю статью в «Русском слове» о Ведекинде назвал «Провал пьес Франка Ведекинда»20, хотя, судя по всему, речь могла идти не более как об очередном эстетическом эпатаже и связанном с ним скандале. Потому, видимо, свою вторую статью о писателе, опубликованную за две недели до начала Первой мировой войны в газете
Теперь, когда Ведекинду уже минуло пятьдесят лет, трудно от него ждать экстравагантностей и философских экспериментов. Возраст, как известно, обязывает.
Особый интерес представляют статьи Троцкого в «Заграничных откликах», касающиеся восприятия немецкими читателями и зрителями литературных и драматических произведений писателей из первого эшелона русской лите-ратуры — Достоевского, Толстого, Чехова, Горького и др. Например, в большой статье «Чехов в Германии» от 05(18) июля 1914 г. он пишет:
На днях исполнилось десятилетие со дня смерти незабвенного Антона Павловича Чехова <...>. Как это ни печально, но Чехова в Германии еще не понимают. Его пьесы терпят в большинстве фиаско и редкий театр рискнет сейчас выступить с произведениями нашего безвременно ушедшего таланта. <...>
Спросите рядового немецкого читателя из среднего интеллигентного круга — знает ли он Чехова, и вы получите в ответ: «А как же? Знаю!» Но поговорите с ним на эту тему и вы убедитесь, что он знает не Антона Чехова, а Антошу Чехонте. Ни один писатель за исключением Горького, Достоевского и Мережковского не имел в Германии такого успеха, как Антоша Чехонте.
Блестящий юмор, искристый смех и неподдельный стиль чеховских миниатюр <...> встречены были в Германии с распростертыми объятьями. Не было журнала и газеты, где Чехов не появлялся бы. <...> Одно время за чеховскими вещицами положительно гонялись. Немецкие газеты, <...>, где за место в тексте чуть ли не дерутся, увидели в Чехове спасителя. Короток, остроумен, захватывающ!.. Настоящий клад! <...>
Переводчики делали золотые дела. Маленькие рассказы появлялись в десятках переводов, один другого хуже, но это нисколько не останавливало издателей. Ажиотаж вокруг чеховских произведений разрастался; однако он не вплетал лавров в его венок славы. В то время как у нас на Антона Павловича смотрели, как на носителя нового слова, создателя новой школы, здесь в нем видели лишь веселого и шаловливого фельетониста, <...> с сильно развитым импрессионистическим чутьем, тонко улавливающим прозу жизни со всей ее пошлостью и мещанством. Такое отношение отразилось крайне отрицательно на драматических произведениях Чехова. Переводчики, нажившиеся на Антоше Чехонте, не сомневались в успехе чеховских пьес. Опьяненные успехом юмористических рассказов и неиссякаемым на них спросом, они набросились на драмы. <...> Увы, ни один из берлинских театров не захотел поставить «Чайку».
Нет игры, движения, жизни! Слабый замысел, имитация «дикой утки» Ибсена — таков был стереотипный ответ. <...> Дерзнул на постановку пьесы <лишь один> театр, но и он потерпел крушение. Ни спасли «Чайку» ни прекрасная игра актеров, ни дивная постановка. Критика отнеслась к ней больше чем жестоко, а публика зевала и ничего не понимала. Здесь сказалось давнишнее отношение к Чехову.
— Помилуйте, как же так? Прекрасный юморист, недурной новеллист и, вдруг, в драматурги. Это не годится!
Такими словами можно было бы охарактеризовать общий отзыв критики о Чехове-драматурге. Разумеется, что и другие пьесы подверглись той же участи. <...>
Не доросли до Чехова — вернейшее определение немецкого понимания. Я эти слова когда-то слышал из уст Артура Шницлера. Помню, слышал с какой любовью и теплотой говорил мне современный немецкий писатель-драматург о нашем Антоне Павловиче. Это было в Вене в одно из моих посещений Шницлера.
Он тогда заканчивал свой роман «Путь к свободе» и с особенной гордостью подчеркивал, что многие знакомые, читавшие его произведение вчерне, находили в нем много чеховских красок и настроений.