Неизвестный Юлиан Семенов. Умру я ненадолго...

Семенова Ольга Юлиановна

Чем больше он таких детей видел, чем дальше он шел, тем больше в нем возникало желание увидеть самого почтальона, который народил десяток одинаковых мальчиков и девочек. Он зашел в почту и спросил: «Скажите, а где тот почтальон, у которого так много детей?»

Ему сказали: «А вон он сидит в углу». Человек увидел махонького, худенького, щупленького мужчину.

— Он?!

— Да.

—

Ну как же он стольких мог наплодить?! Он такой же слабый!

— Ну и что же? — Он же ездит на велосипеде.

Маршак очень смеялся и говорил, что это точно, что это английский юмор. Кстати об юморе и анекдотах. Вчера Митя Федоровский принес мне анекдот, который я хочу записать, чтобы он не ушел у меня из памяти.

А анекдот такой:

По лесу стремглав бежит муравей. Навстречу муравью — заяц.

— Куда ты бежишь, муравей?

— Там в чаще слониху изнасиловали, а сейчас всех подозрительных хватают!

Это, может быть, юмор и не английский, а наш, но, по-моему, это — великолепно.

Мы приехали в Атузы, сели на берегу моря. Море в этот час — а было что-то между шестью и семью часами — казалось белым и только вдали лежало ослепительной бритвенной линией. Маршак посмотрел на гору.

Я все время забываю, как она называется, но рельеф ее — точная копия профиля Максимилиана Волошина. Маршак смотрел на гору внимательно, а потом улыбнулся очень застенчиво и сказал:

— Максимилиан Волошин — такая умница, такой талант…

— Он помолчал и добавил еще тише и застенчивее:

— Он был ужасным жуиром.

Поэт Леня Кондарев засмеялся своим громовым смехом и сказал:

— Самуил Яковлевич, а вы слыхали пародию на Михалкова?

Маршак ответил:

— Пародий на него я слыхал много, не знаю — какую вы имеете в виду, но вот вы сказали про Михалкова, и я вспомнил одну его очень смешную шутку: «Гимн написать легко — гимн у нас утвердить трудно».

— Нет, наверно, эту пародию вы не слыхали, — не унимался Кондарев, — я вам прочту.

И он прочел кошмарную пародию, всю составленную из мата.

Начиналась она так: «А у брата тети Нади две жены» и далее следовали такие звенящие непотребства, что даже мне — а я мат очень люблю, считаю его звучным и нужным в речи — эта пародия показалась чудовищной.

Гиршл Полянкер отвернулся. Пузиков стал громко кашлять и говорить о том, что Волошина Гослитиздат готовит к изданию (что-то очень долго он готовит — уже два года готовит, а книги все нет).

А Маршак был как ребенок — растерян, обижен и поставлен в дикое положение. И потом, мне кажется, он не все понял из того, что читал Кондарев. Мне кажется, что ему знаком только школьный мат, который он волей-неволей слыхал в гимназии, а настоящий — писательский, «высокоинтеллигентный» — ему был, то ли к счастью, то ли к несчастью — определять я не решаюсь, — недоступен.

Потом к нам подошел здоровый мужчина — косая сажень в плечах, в тигровой пижаме; с ним две женщины и старик. Мужчина посмотрел на меня и сказал сакраментальную фразу:

— Ну, ну, молодой, а бороду отпустил!

Психология наших людей кажется мне чудовищной. Вот если ты старик, то вот и носи бороду — «нечего суваться»; а если ты молодой — то бросай. Какое-то неуважительное отношение к старости и потребительское — к молодости — «пока можешь — хватай».

Гиршл Полянкер посмотрел на этого гражданина с глубоким презрением. Пузиков вздохнул. Кондарев собирался что-то сказать, дабы сгладить ситуацию, но его опередил Маршак.

Он посмотрел, сожалеюще качая головой, на мужчину и сказал ему:

— Как же вам не стыдно — ведь это наш гость из Кубы, Педро Санга Пансарилья.

Лицо мужчины сделалось от растерянности глупым, как дерево. А потом он сказал: «Фидель, Хрущев», — стал пожимать своей правой рукой левую руку.

— Что ему перевести? — спросил Маршак. — Может быть, вы что-нибудь хотите сказать нашему кубинскому другу?

— Да чего уж там говорить, — сказал мужчина.

Он на секунду задумался, а потом — и черт его знает, откуда это прет, — его понесло:

— Братский кубинский народ, воодушевленный решениями... — и так на пять минут.

И бумаги нет, и слушателей немного, и море рядом! Ну что бы ему просто поговорить, так он — нет, с лозунгами, чтобы все было как положено. Он долго не мог выпутаться из своего приветствия, не зная, как бы его поэлегантнее закончить.

Я багровел от сдерживаемого смеха. Маршак посмотрел на меня с укором и сказал:

— Ай лайк фальсифайкейшн (я люблю фальсификации), — а по том мне шепнул на ухо: — сейчас мы зашли уже слишком далеко, сейчас его нельзя обижать, а если он узнает, что вы — русский, он ужасно обидится.

Мужчина продолжал свое «краткое» выступление. Потом Маршак его перебил и очень галантно, осторожно спросил:

— Вы знаете, вот товарищ кубинец — он тоже журналист и пи сатель. И мы все — писатели. Мне интересно узнать, что сейчас чи тают ваши дети, если они у вас есть.