Неизвестный Жуков: портрет без ретуши в зеркале эпохи
Шрифт:
Строго говоря, в этом споре прав был Кулик, а не Жуков. Наступление 54-й армии, начатое без должной подготовки, все равно обрекалось на неудачу. Толку от того, что Жуков торопливо бросал в бой необученных и плохо вооруженных рабочих и моряков, не обеспечив на месте взаимодействия с артиллерией и авиацией, было мало. Полки и батальоны гибли целиком, нанося лишь незначительный урон врагу. Так, например, уже в начале октября полегли всё 498 бойцов отряда кронштадтских моряков во главе с полковником А.Т. Ворожиловым и комиссаром А. В. Петрухиным, высадившиеся в Новом Петергофе с одними только винтовками и гранатами. Кулик-то хотел организовать наступление по всем правилам военного искусства. Но Жуков торопил его, надеясь, что одна 54-я армия сможет прорвать блокаду. В действительности, правильным решением в сложившейся ситуации было бы бросить основные силы Ленинградского фронта навстречу Кулику, а не истощать их в мало результативных контрударах на подступах к городу. Даже если бы немцы смогли в результате выйти к окраинам Ленинграда, для захвата города, для тяжелых уличных боев у них не было сил. А после прорыва блокады можно было рассчитывать не только
За Георгием Константиновичем закрепилась слава спасителя Ленинграда. Только в начале октября Жуков рискнул начать перебрасывать силы для прорыва блокады. К тому времени ему подчинялась уже и 54-я армия, а Кулик был отозван в Ставку. Однако время для деблокирования Ленинграда было упущено. Немецкое наступление на Москву заставило снять силы с наступавшего с внешней стороны кольца Волховского фронта для защиты столицы.
30 сентября войска группы армий «Центр» атаковали соединения Брянского фронта, а 2 октября ударили по Западному и Резервному фронтам. В первом варианте главы «Воспоминаний и размышлений» о Московской битве, еще не подвергшемся редакторской правке, Жуков утверждал, что в войсках трех фронтов к началу немецкого наступления насчитывалось «около 800 тысяч бойцов, 770 танков и 9 150 орудий». Противостоявшие же им силы вермахта, по мнению маршала, имели «более 1 миллиона человек, 1 700 танков и штурмовых орудий и 19 450 орудий и минометов». В опубликованном тексте главы в первых прижизненных изданиях мемуаров о соотношении сил и средств сторон говорилось уже по иному: в составе трех фронтов «в конце сентября насчитывалось около 800 тысяч активных бойцов, 782 танка и 6808 орудий и минометов, 545 самолетов… Противник… превосходил все три наших фронта, вместе взятых, по численности войск — в 1, 25 раза, по танкам — в 2,2, по орудиям и минометам — в 2,1 и по самолетам — в 1,7 раза». Из этого следует, что в группе армий «Центр» насчитывалось 1 миллион человек личного состава, 1720 танков и штурмовых орудий, более 14 тысяч орудий и минометов и около 930 самолетов. Однако в последнем издании «Воспоминаний и размышлений», вышедшем в 1995 году, со ссылкой на изданный в 1975 году том «Истории второй мировой войны» (интересно, как с ним мог познакомиться маршал, умерший годом раньше?), цифры приводились уже совсем другие: в составе Западного, Резервного и Брянского фронтов «в боевых войсках… в конце сентября насчитывалось 1 миллион 250 тысяч человек, 990 танков, 7 600 орудий и минометов, 677 самолетов». Силы же группы армий «Центр» оценивались как превосходящие советские войска в 1,4 раза по людям, в 1,7 раза по танкам, в 1,8 раза по орудиям и минометам и в 2 раза по самолетам. Значит, теперь у немцев вдруг оказалось 1 700 тысяч солдат и офицеров, около 1 680 танков, около 13 700 орудий и минометов и около 1350 боевых самолетов. Где же тут истина? Очевидно, насчет численности советских войск достоверна наибольшая цифра в 1 250 тысяч человек (в 95 дивизиях и нескольких бригадах). Она учитывает как «активных бойцов», так и личный состав тыловых подразделений. Однако оговорка, что она относится только к «боевым частям», заставляет допустить, что часть тыловых служб в это число не входит и что в действительности численность личного состава трех фронтов превышала миллион с четвертью. Что же касается численности группы армий «Центр», то, скорее всего, верна первоначальная жуковская оценка в 1 миллион человек (в 77 дивизиях и 1 бригаде). В дальнейшем, редакторы «Воспоминаний и размышлений» увеличили ее до 1,7 миллиона для того, чтобы убедить читателей, будто немцы имели превосходство не только в технике, но и в людях.
Насчет числа танков, которыми располагали три фронта, даже максимальная цифра выглядит заниженной. В сводке германского командования по итогам Вяземского сражения говорилось о 663 тысячах пленных, 1 242 захваченных советских танках и 5412 орудиях. Даже если предположить, что немцам удалось уничтожить и захватить все советские танки, действовавшие на Западном направлении (что вряд ли верно), то 1 242 танка — это все равно значительно больше, чем 990. Раз одних только орудий группа армий «Центр» захватила более 5 400, то общее их число у Западного, Резервного и Брянского фронтов вполне могло достигать 9 150. Орудий же и минометов вместе советские войска должны были иметь значительно больше 10 тысяч, так что по этому показателю, скорее всего, силы сторон были равны.
А сколько танков было у немецких войск, наступавших на Москву? Начальник генерального штаба германских сухопутных сил генерал-полковник Франц Гальдер в своем дневнике отметил, что 2-я танковая группа Гудериана к моменту начала наступления на Москву была укомплектована танками на 50 процентов. Остальные группы имели укомплектованность танками в 75-80 процентов, причем лучше всего обстояли дела в 4-й танковой группе Гёппнера, где имелись четыре полностью укомплектованные танковые дивизии. С учетом этого общее количество танков в 5 танковых дивизиях 2-й танковой группы Гудериана, в 4 танковых дивизиях 3-й танковой группы Гота и в 4 танковых дивизиях 4-й танковой группы Гёппнера вполне могло составить 1 700 машин (по штату в разных дивизиях было 147 или 209 танков). Можно предположить, что по танкам под Москвой в начале октября немцы все же имели некоторый численный перевес. Тем более что уже после начала наступления под Москву было переброшено 350 танков в двух дивизиях резерва ОКХ. Правда, качественное превосходство оставалось на стороне Красной Армии, располагавшей танками Т-34 и КВ.
Допустим, что три советских фронта располагали только 677 самолетами, а противостоявшие им немецкие войска — 1350 машинами. Последняя
Брянским фронтом командовал Ерёменко, Западным — Конев, Резервным — Буденный. Координацию их действий на месте никто не осуществлял. Кроме того, немецкие дивизии обладали большей мобильностью. На направлении главных ударов германское командование смогло создать достаточное для прорыва превосходство в силах и средствах. Вот как описал немецкое наступление Конев: «Приходится сожалеть, что и до начала наступления противника и в ходе его Генеральный штаб не информировал Западный фронт о задачах Резервного фронта (точно так же командование Резервного фронта ничего не знало о задачах Западного. — Б.С.) и недостаточно осуществлял координацию действий фронтов… Две армии Резервного фронта (24-я и 43-я) располагались в первом эшелоне в одной линии с нашими армиями… В то же время три армии Резервного фронта (31, 49 и 32-я), находившиеся на полосе Западного фронта (на тыловом оборонительном рубеже. — Б.С.), нам не подчинялись (при таком „слоеном пироге“ в управлении войсками катастрофа была неизбежна! — Б. С.)…
Ценой огромных потерь противнику удалось прорвать наш фронт и к исходу дня 2 октября продвинуться в глубину на 10-15 километров… С утра 3 октября по моему распоряжению силами 30-й, 19-й армий и частью сил фронтового резерва, объединенных в группу под командованием моего заместителя генерала И.В. Болдина… был нанесен контрудар с целью остановить прорвавшегося противника и восстановить положение. Однако ввод фронтовых резервов и удары армейских резервов положения не изменили. Наши контрудары успеха не имели. Противник имел явное численное превосходство над нашей группировкой, наносившей контрудар… Он овладел "Холм-Жирковским, устремился к Днепру и вышел в район южнее Булышова, где оборонялась 32-я армия Резервного фронта. В результате обозначился прорыв к Вязьме с севера.
Второй удар противник нанес на спас-деменском направлении против левого крыла Резервного фронта. Войска 4-й немецкой танковой группы и 4-й армии, тесня к востоку и северу соединения наших 43-й и 33-й армий, 4 октября вышли в район Спас-Деменск-Ельня (немцам понадобилось всего три дня, чтобы вернуть Ельню, которую Жуков штурмовал три недели. — Б. С.). Прорыв противника в этом направлении создал исключительно трудную обстановку и для 24-й и 43-й армий Резервного фронта, и для Западного фронта. Наши 20, 16, 19-я армии оказались под угрозой охвата с обоих флангов. В такое же положение попадала и 32-я армия Резервного фронта. Обозначилась угроза выхода крупной танковой группировки противника с юга со стороны Резервного фронта в район Вязьмы в тыл войскам Западного фронта и с севера из района Холм-Жирковского.
В связи с создавшимся положением я 4 октября доложил Сталину об обстановке на Западном фронте и о прорыве обороны на участке Резервного фронта в районе Спас-Деменска, а также об угрозе выхода крупной группировки противника в тыл войскам 19, 16 и 20-й армий Западного фронта со стороны Холм-Жирковского. Сталин выслушал меня, но не принял никакого решения. Связь по ВЧ оборвалась, и разговор прекратился. Я тут же связался по «бодо» с начальником Генерального штаба маршалом Шапошниковым и более подробно доложил ему о прорыве на Западном фронте в направлении Холм-Жирковский и о том, что особо угрожающее положение создалось на участке Резервного фронта. Я просил разрешения отвести войска нашего фронта на гжатский оборонительный рубеж. Шапошников выслушал доклад и сказал, что доложит Ставке. Однако решения Ставки в тот день не последовало. Тогда командование фронта приняло решение об отводе войск на гжатский оборонительный рубеж, которое 5 октября было утверждено Ставкой. В соответствии с этим мы дали указание об организации отхода войскам 30, 19, 16 и 20-й армий».
В этот же день, 5 октября, когда Ставка согласилась с запоздалым отходом войск Западного фронта, Сталин позвонил Жукову в Ленинград: «У меня к Вам только один вопрос: не можете ли сесть на самолет и приехать в Москву. Ввиду осложнения на левом крыле Резервного фронта в районе Юхнова Ставка хотела бы с Вами посоветоваться о необходимых мерах». Жуков попросил разрешения вылететь на рассвете 6 октября. Тем временем Конев получил директиву, в ночь с 5-го на 6-е начать отход на линию Осташков-Селижарово-Оленине-Булашево и далее вдоль восточного берега Днепра до Дорогобужа и Ведерников. Той же директивой, как отмечает Конев, «Ставка, к сожалению, с большим опозданием подчинила Западному фронту 31-ю и 32-ю армии Резервного фронта. Будь это сделано до начала сражения, мы могли бы их использовать в качестве второго эшелона…
Выполняя приказ, войска фронта, главным образом 19-я и 20-я армии, не имея сильного нажима наступающего противника с фронта, прикрывав свои фланги, начали последовательно отходить от рубежа к рубежу. Первый промежуточный рубеж был намечен на Днепре, где были подготовлены позиции Резервным фронтом.
Принимая решение на отход, я хорошо представлял себе все трудности его выполнения… Отход — самый сложный вид боевых действий. Требуется большая выучка войск и крепкое управление (ни того, ни другого в наличии не было. — Б. С.). На опыте мы постигали это искусство. Невольно в связи с этим вспоминаются слова Льва Толстого. В своих записках о Крымской войне (имеются в виду «Севастопольские рассказы». — Б.С.) он писал, что «необученные войска не способны отступать, они могут только бежать». Очень метко и правильно сказано. К сожалению, надо признать, что до войны наши войска очень редко изучали этот вид действий, считая отход признаком слабости и несовместимым с нашей доктриной. Мы собирались воевать только на территории врага (значит, Иван Степанович понимал, когда перед войной Тимошенко ставил его 19-й армии задачу загнать немцев в Припятские болота, что на самом деле воевать с первого же дня придется в Польше. — Б. С.). И вот теперь, во время войны, за это крепко поплатились.