Некоторые не уснут
Шрифт:
Я крадусь, скользя плечом в ночной рубашке по стенам из красного кирпича. Они гладкие из-за специального покрытия, которое защищает дом от разъедающего воздуха. Делая неглубокие обжигающие вдохи, я поднимаю глаза. Почти все окна темны, но некоторые сияют маленькими желтыми квадратиками - там, в вышине, среди испарений, заполнивших мир за пределами наших шлюзов и герметичных дверей.
По огромной черной пожарной лестнице я поднимаюсь к шлюзу, который выведет меня к дежурному посту западного крыла. Если б здесь начался пожар - от этой мысли лицо у меня расплывается в улыбке - куда эвакуировались бы жильцы? Стояли бы во дворе и глядели на пылающее вокруг здание, пока в респираторах не кончится воздух. В городе это последнее место, где можно искать убежище. Больше негде спрятаться от мглы, окутавшей мир. По ночам, когда я стою на крыше возле огромных спутниковых тарелок, я вижу в городе все меньше и меньше огней. Как и люди, они гаснут один за другим.
Перед маленькой черной дверью западного крыла я останавливаюсь и жду, когда перестанет кружиться голова. Мне до того страшно, что мои кукольные ручонки и игрушечные ножки начинает бить дрожь. Закрывая глаза, я говорю себе, что это проще простого. Что мне предстоит самое обыкновенное дело.
Я думаю о двух маленьких мальчиках, которые приехали сюда в белом фургоне. Никогда не забуду, какие у них были испуганные лица, когда поставщики тащили их на веревке. Их заказала госпожа Ван ден Брук. Это из-за нее они попали сюда. Вот почему я теперь иду к ней.
Когда головокружение проходит, я чувствую себя немного сильнее. Набираю на стальной клавиатуре возле маленькой черной двери код: 1, 2, 3, 4. Очень просто запомнить, чтобы Уксусный Ирландец всегда мог попасть внутрь. Дверь с щелчком и шипением отпирается. Я толкаю ее.
Желтый коридорный свет, запах вычищенных ковров и полированного дерева - все разом вырывается из проема, чтобы сгинуть в тумане. Пригнув голову, я спешу залезть внутрь. Если хоть одна дверь в здании останется открытой дольше чем на пять секунд, на посту сработает сигнализация и разбудит ночного портье.
Я моргаю, чтобы согнать со своих черных глаз-пуговок остатки принесенного снаружи тумана. Коридор обретает четкость. Он пуст. Слышно лишь, как гудят потолочные лампы в своих стеклянных колпаках. На красном ковре мои тощие ноги согреваются. Этот коридор выведет меня к дежурному посту.
С ухмылкой крадусь по коридору до конца, где находится пост. Закрыв глаза, прислушиваюсь - не скрипит ли стул под дежурным портье? Но за стойкой царит тишина. Замечательно.
Встав на четвереньки, выглядываю за угол и улыбаюсь. Белый Примат откинулся на спинку стула и спит, задрав красную морду к потолку. Изо рта торчит огромный фиолетовый язык и одинокий коричневый зуб. Он заглатывает чистый воздух, а выдыхает горячее зловоние. Ему сейчас положено глядеть в мониторы, а он даже очки и ботинки снял. Ноги он закинул на стол, из черных носков торчат белые волосы и желтые ногти.
Опираясь на свои кукольные ручонки и костлявые коленки, я ползу мимо поста к лестнице, которая выведет меня к ней. Даже если Белый Примат и откроет сейчас глаза, он не увидит меня из-за высокой передней панели на стойке. Ему придется встать и надеть очки, чтобы разглядеть, как мои тощие косточки в ночной рубашке и раздутый череп пауком взбираются по ступеням.
Достигнув второго этажа, останавливаюсь у двери под номером пять. Здесь ее запах - духов и лекарств - чувствуется очень сильно. При мысли о серой птичьей головке госпожи Ван ден Брук, лежащей на пухлой шелковой подушке где-то за этой деревянной дверью, мой похожий на щель ротик начинает дрожать.
Я весь день бегаю вверх-вниз по этим ступеням, исполняя поручения жильцов - тех, с кем никогда нельзя спорить. Но вот теперь стою здесь в мешковатой ночной рубашке, с украденным ключом в крохотной ручонке, потому что намерен утопить одну из их числа в пуховой мягкости подушки. Какая-то часть меня, и немалая, хочет сбежать вниз по лестнице, проскочить через все здание к выходу, потом через двор к спальне, к своей уютной теплой койке, над которой храпит и посапывает Уксусный Ирландец.
Сев на корточки, просовываю голову между коленями и зажмуриваю глаза. Все это - старое кирпичное здание, полированные деревянные двери, мраморные плинтусы, настенные зеркала и медные светильники, богачи и госпожа Ван ден Брук с ее белыми перчатками и клювом - настолько больше меня. Я - зернышко, которому не ускользнуть от ее желтых зубов. До боли сжимаю ключ в своей левой кукольной ручонке.
Сегодня двое бледных мальчишек с мокрыми от мочи безволосыми ногами топтались на холодном полу в белом грузовике. Цеплялись друг за друга маленькими руками, плача, улыбаясь и перекликаясь гортанными звуками. Поставщики отвели их в душевую с белым плиточным полом и большим сливным отверстием посередине. А потом младшему пришлось смотреть, как его брата сажают в мешок...
Квадратные молочные зубы в моем узеньком ротике скрипят друг об друга. Длинные ногти в сжатых кулачках оставляют на ладонях красные полумесяцы. Это из-за нее они оказались здесь. Это госпожа Ван ден Брук вызвала белый грузовик, из которого доносился стук мальчишечьих тел о стенки кузова. От ярости меня бьет дрожь, желудок издает странные звуки, и я весь делаюсь розовым, как те слепые твари, которых не могут убить никакие химикаты, и которые обитают в горячих океанах на такой глубине, что их не поймать и не съесть.
С рычанием я встаю. Ключ входит в латунный дверной замок. Глухой стук открывающейся задвижки приятно отдается в фарфоровых косточках моей кукольной руки. Мои пальцы кажутся такими крохотными на фоне коричневой древесины. Толкаю тяжелую дверь. Из квартиры с шелестом вырывается воздух, обдувая мое лицо. Пахнет лекарствами, пыльным шелком и старушечьей кислятиной.
Внутри темно. Дверь с усталым звуком закрывается за мной.
Жду, пока глаза привыкнут к темноте. Из мрака выступают очертания ваз, высохших цветов, картин в рамах, вешалки для шляп и зеркала. Затем я замечаю тусклый голубоватый свет, сочащийся с кухни. Он исходит от электрической панели с огоньками, предупреждающими об утечках газа и пожарах. Такие есть во всех квартирах. Обычно я заношу жестянки с дрожжами именно на кухню и оставляю их на голубом столе, а вскрывает их уже служанка, Джемима. Это миниатюрная женщина, которая ходит в резиновых сандалиях и никогда не разговаривает. Но после этой ночи Джемима тоже освободится от госпожи Ван ден Брук, и мне не надо будет сновать туда-сюда с мокнущим мясом в пакетах. Не будет больше чувства, будто мое тело сделано из стекла и вот-вот разобьется от ее криков. В меня не будут больше тыкать птичьими когтями. Она не будет больше щурить свои крошечные розовые глазки, выходя днем из лифта и замечая за стойкой мою большую голову.
Присмотревшись, я различаю в конце коридора дверь в ее спальню. Прохожу мимо гостиной, где она сидит днем в длинном шелковом халате и отчитывает нас, портье, по внутреннему телефону. Потом на цыпочках прокрадываюсь мимо ванной, где Джемима драит костлявую спину госпожи Ван ден Брук и моет ее сморщенную грудь.
Стою перед двумя спальнями. В левой спит Джемима. У нее есть несколько часов на отдых, пока резкий окрик хозяйки не начнет для нее новый день. Но какая-то часть Джемимы не спит никогда. Та, которой положено слушать, не застучат ли птичьи лапы госпожи Ван ден Брук по мраморной плитке, не раздастся ли из комнаты ее скрипучий голос, требуя к себе внимания среди хрусталя, фарфоровых чашек и фотографий улыбающихся мужчин с крупными зубами и густыми волосами. Этой части Джемимы мне надо остерегаться.