Некоторым образом драма
Шрифт:
Четаев. Уклоняются только от ракет, торпед и бомб, а не от родичей.
Данила Васильевич. Вы женаты?
Четаев. Нет. Чужие разводы надоели. А почему спрашиваете?
Данила Васильевич. Потому что если по Толстому, то кузены обязательно друг в друга влюбляются.
Четаев. Разрешите позвонить? Надо сообщить место пребывания начальству. Погодка разгуливается. Как бы не пришлось в Кронштадт на всех парусах нестись.
Фаддей Фаддеевич. Вот мы и начали уклонение от дьяка Четая и подозрительных иностранцев. Только не прямо мы уклоняемся, а под
Четаев (докладывает по телефону, считывая номер с планки). Капитан второго ранга Четаев. Я по тридцать пять, пять, семь, сорок шесть. Всё. До связи!
Аркадий. Значит, так. Вы, Данила Васильевич, товарищу Четаеву двоюродный правнук, а Фаддей Фаддеевич Голяшкин ему боковой прадед.
Четаев. Очень приятно.
Василий Васильевич. Кажется, Владимир Федорович, на вашем гербе изображены судак, лещ и бутылка сивухи, так как один предок торговал рыбой, а другой, понимаете ли, служил по акцизу.
Четаев. Очень приятно. Благодарю за информацию.
Фаддей Фаддеевич. Скажи-ка, морячок, у тебя батя прокурор был?
Четаев. Так точно. А вы его знали? Мне мало лет было, когда он умер.
Фаддей Фаддеевич. Шапочно знал. Замечательный человек был. (Берте Абрамовне.) Только батя его не просто умер, а, некоторым образом, повесился в одна тысяча девятьсот пятьдесят шестом.
Берта Абрамовна. Господи!
Четаев. Абсолютно убежден был, что все семейство в разные годы, но под корень вырубилось, ан нет! Вообще-то терпеть не могу в прошлое заглядывать. Как заглянешь туда – будто на тебя все слезы зимней Атлантики выльются, – тоска зеленая. А я солдат, подводной лодкой командую, на меня люди смотрят, мне тужить по уставу не положено.
Фаддей Фаддеевич. Ну и молодец, Вова! Вояка должен в себе беззаботность хранить и психологиями не злоупотреблять. Знал я в местах не столь отдаленных одного ветеринарного майора. Он такой психоаналитик был – все выяснял да выяснял, почему быки красный цвет не любят. В результате… его казенный козел забодал. (Берте Абрамовне.) Шлепнул следователь психоаналитика прямо в кабинете: никак понять не мог юрист, что ветеринар действительно проблемой цветного зрения у млекопитающих занимался, а не под красный флаг подкоп вел…
Маня и Павел сидят на балконном подоконнике.
Маня. Значит, ты по подросткам работаешь?
Павел. Ага. И семейным правом интересуюсь. Тебе тут скучно?
Маня. Ага. (Напевает.) «На германской войне только пушки в цене…»
Павел. Не секрет, что семья стоит у истоков аморальных тенденций, проявляющихся в правонарушениях некоторых подростков.
Маня. Кто больше нарушает: мальчишки или девчонки?
Павел. В развитом социализме или по мировой статистике?
Маня (напевает). «На германской войне только пушки в цене… а невесту другой успокоит…»
Павел. Ноги
Маня. Я в колготках, внучек. Да мне и не жалко: пускай хоть вся семья любуется.
Павел. У тебя косы были?
Маня. Мать заставляла. А как предки разошлись, так я их обрезала.
Павел. Да, большое влияние оказывает семья от самой малой мелочи до решения всего комплекса общесоциальных проблем.
Маня. Ага… Выходит, Надежда Константиновна всю жизнь шарики крутила? А по портрету не скажешь, да?
Павел. Конец двадцатых – начало тридцатых годов характеризовались ослаблением семейных уз. А в условиях развитого социализма семья принимает все большее значение в решении общесоциальных и воспитательных проблем.
Маня. Точно. (Задирает коленки еще выше.) В семье молодежь получает первые уроки идейной убежденности и, если конфециально, бережного отношения к соцсобственности, ага?
Павел. Это ты смеешься или издеваешься?
Маня. Нет, серьезно. (Напевает.) «На германской войне только пушки в цене… да и нынче вы все холостые…»
Павел. Замуж хочешь?
Маня. Ага. Я, как и ты, детишек люблю. Да и читала где-то, что у замужних женщин чувство вины, связанное с внебрачными половыми связями, слабее выражено и реже встречается, нежели в случае добрачных грехов.
Павел. Вообще-то точно! А учиться после школы думаешь?
Маня. Не-а. Образованные, если по мировой статистике, грешат больше. В ПТУ пойду: аптекарь-фармацевт. Чего молчишь?
Павел. Про твою косу думаю. Факт ее обрезания очень интересен с точки зрения некоторых аспектов поведения подростков, а подросток – проблема вечная. Небось все-таки плакала, когда резала?
Маня. Ты фактический идиот или только чучело из себя валяешь?
Павел. Сам не знаю. Понимаешь, коса – большое дело. Ею девушки самые разные, если конфециально говорить, легко могут пороки прикрывать. Коса – отличная маскировка, а вы их режете. Тут вот и зарыта какая-то собака.
Маня. Слушай, внучек, а целоваться ты хорошо умеешь? Чего уши насторожил? Давай за штору залезем и я тебя проэкзаменую?
Павел. Ну, ты даешь!
Маня. Ладно. Считай, я пошутила. Про косы слушай. У всех порядочных девочек косы в крысиные хвостики превращаются уже к пятому классу – от долбежки. Вот и пришлось обрезание совершить.
Павел глубоко задумывается, машинально напевая: «На германской войне только пушки в цене, а невесту другой успокоит…»
Маня. Сейчас в столовке сидит такая девица с крысиным хвостом – умная, в черном свитере и на кривых каблуках. Лет тридцать. Опрокинула в тарелку на свою люля-кебаб полную перечницу. И вилкой молотый перец с тарелки обратно в перечницу собирает. Я говорю: ножом удобнее! Она рукой махнула и сожрала люля-кебабу вместе с перцем. А? Вот дура! Она еще и кусок лимона съела, а он от перца коричневый. Не скучай, внучек!