Некоторым образом драма
Шрифт:
Башкиров (рассматривает портрет). Женщин никогда не распинали на крестах. Что бы это значило?
Фаддей Фаддеевич. Тогда, некоторым образом, махровый матриархат был.
Павел. И в наших школьных заведениях сейчас наблюдается подобное явление.
Василий Васильевич. Станьте чуть правее, Мария Сергеевна: отсюда бликует. Мама была красавица. И я могу понять безумную любовь вашего отца. Когда пишешь портрет, видишь человека иначе. Она, правда, сердилась, когда я смотрел пристально. Но как иначе может смотреть художник,
Маня (Павлу). Он у меня хороший. Его любимая фраза: «Честь и совесть велели мне прожить век на диване – как Обломову».
Мэри. Отец говорил: «Если будешь ТАМ, думай только по-русски». У меня получается? Как это: «Поцеловать столетний бедный и зацелованный оклад…» Забыла… «Печальный остров… туда…» Опять забыла. Он рассказывал, что ваши артисты приехали в Польшу голодные. А у Надежды, Надежды Константиновны, из шубы выползал мех…
Данила Васильевич. Вероятно, «вылезал»?
Мэри. Да-да, конечно! Вылезал! А потом он получил наследство – акции огромной судоходной компании, но с горя разлуки прокутил все пароходы. А когда боши, фашистские захванчики, подошли к Парижу, папа…
Данила Васильевич. Захватчики.
Мэри. Да-да! Конечно! Когда пришли захватчики, он выдрал за Де Голлем и в Англию, и в Алжир, а в Югославии у Тито ему прострелили голову…
Данила Васильевич. Удрал, значит, из Франции, чтобы воевать против фашистов?
Мэри. Да-да! Конечно! Удрал!
Данила Васильевич. И то слава богу!
Мэри. После раны у него получился психический ненормализм…
Аркадий (в зал). Тут не права Мэри. У него, пожалуй, был случай психического нормализма. Оботуров взял Розалинду с панели – язвы империализма. Попал в среду мормонов или баптистов, начитался Гаршина, дружил с духоборами, которые помнили Толстого. Да и Розалинда, как ни странно сейчас это представить, дурнушкой не была. Негритяночки бывают и очаровательными, и бойкими, и лукавыми девушками – как и все их сверстницы любого цвета. Не глядите на ее жвачку и аппаратуру. Она вдова, еще совсем не забывшая свои горести. И если она улыбнется, то это будет как солнце апреля – читайте пьесу «Людвико Сфорца», автор Барри Корнуолл. Эту пьесу хорошо знал Пушкин, когда писал «Каменного гостя». Все смешалось в доме Облонских…
Мэри. Я счастлива встретить здесь много-много не только мертвых родственных душ. Опять неправильно выразилась? Волнуюсь…
Василий Васильевич. Ничего-ничего! Души, правда, не бывают мертвыми или живыми. Тут Гоголь дал маху. Или есть душа или ее нету – третьего не дано.
Четаев (вручает Мэри хризантемы). Я ваш кузен… Володя.
Мэри (кладет цветы к портрету Надежды Константиновны). А я буду вам Маша.
Ираида Родионовна (просыпается). Цалуй ее, молодец!
Бравый моряк мальчишески конфузится и бездарно теряет фактор внезапности.
Ираида Родионовна. Цалуй моряка, Маша! Вишь, сам он боисся! Только глаз на него не ложи: служилый, не свободной братии, хотя бывалец, ан под присягой живет. Цалуй, цалуй!
Мэри троекратно целует морячка.
Четаев (ошеломленный, закрыв глаза). Не сводите меня с ума!
Розалинда, отыскивая подходящую точку для съемки, присаживается на короб Ираиды Родионовны и сплющивает его. Отчаянно орет Мурзик.
Розалинда. О! Кэт?! Вери-вери гуд!
Ираида Родионовна. Он у меня смирнай, кастрированный, а кушанием запахло, мы и проснулись. Мурзик мясо не потребляет – сырой рыбки ему подай…
Розалинда возбужденно говорит по-английски.
Башкиров (переводит синхронно, покатываясь со смеху). Мадам, или миссис, очень счастлива тем, что здесь есть кот, она хочет сфотографировать советского кота, это будет первый коммунистический кот в ее ателье… Ну, короче говоря, этот большевистский кот будет отличной рекламой. Все всё поняли? Коллега, тащите большевистского кота на свет божий!
Ираида Родионовна. Не дам! Одноглазый Мурзик-то! Выйдет плохо. А бабушку твою, Марья, голубка залетная, мы с Надеждой Константиновной в сорок третьем хоронили. Степаниду-то Петровну казенный дом помиловал, снарядом ее шандарахнуло в родимом – на Невском проспекте. Сама-то она еще б сто лет прожила – здоровая была вовсе женщина. (Засыпает.)
Маня (Павлу). И я до глубокой старости доживу. Из меня, между прочим, мировая бабка получится. Дядя Даня, можно на балкон дверь открыть? Наводнение там, интересно.
Галина Викторовна. Сквозняк…
Данила Васильевич. Открывай кто что хочет!
Павел открывает балконную дверь. Парусами вздуваются шторы. Шум Невы и ветра.
Мэри. Какой простор!.. Вспомнила: «Наводненье туда, играя, занесло домишко ветхий… Был он пуст… У порога нашли безумца моего…» Волны какие! (Четаеву). Что вы так на меня странно смотрите? Общаясь с родной кровинкой, православный христианин должен быть чист, кроток и взор умильный иметь! (Прыскает.) Один из наших предков архимандритом был.
Четаев. Я коммунист и безбожник. А как подумаешь, обернуться если, без трепа, ерничества, – туда, назад, в обратную перспективу, в века, в тысячелетия, – предок за предком, цугом – к первому костру, который молния с небес зажгла, а? Жуткое дело, сколько там родных покойников… Да, странный нынче вечерок, и…
Фаддей Фаддеевич. И некоторым образом, пользительный. Однако и выпить давно пора.
Павел. Еще одно такое несознательное высказывание, и я отволоку тебя обратно в отделение. А ты мое слово знаешь! Расходился тут!