Некромант
Шрифт:
Дознаватели ордена Герхарда-чудотворца славились изрядной въедливостью, а обстоятельства гибели своих братьев они и вовсе расследовали с особой тщательностью. У меня же не было ни малейшего желания объяснять, как так вышло, что одержимые зарубили моих товарищей по несчастью, а я при этом не получил ни единой царапины.
Теперь же другое дело: мы плыли на плоту, нас обстреляли, ловчий получил болт в голову, дернулся и столкнул в воду собрата. А тот был в кольчуге и камнем пошел на дно. Неудачное стечение обстоятельств, только и всего. Даже тело Стеффена топить не стану, с собой для убедительности
Убедившись, что неожиданного воскрешения можно больше не опасаться, я оставил брата Каса мокнуть в болоте, а сам ушел к очагу и принялся скармливать ненасытному огню одно полешко за другим. Заодно дохлебал остававшийся в горшке бульон. Стало немного легче.
Заготовка магического жезла валялась тут же, я отряхнул ее и убрал в подсумок. Кто бы мог подумать, что эта палка спасет мне жизнь! Марта была совершенно права: дерево впитало в себя столько выжимки из корня мандрагоры, что оказалось способно отравить питье, даже ненадолго оказавшись в кипятке.
Не стоило Стеффену приставать ко мне с расспросами об ангельской печати. Ловчий, сам того не ведая, наступил на больную мозоль. Я просто не мог отреагировать на его вопросы иначе! Иные слова острее бритвы!
Многим опасным людям доподлинно известно о клейме у меня на спине; их чрезвычайно заинтересует слух, что сеньор Филипп Олеандр вон Черен неким неведомым образом сохранил свои колдовские таланты. Они могут начать копать и тогда, следуя от одной неправильности к другой, неминуемо придут к выводам, которые в итоге обовьются вокруг моей шеи прочной веревкой с пудовым камнем на конце.
Есть двери, которые не следует открывать. И есть двери, которые я не позволю открыть никому и никогда.
Сплюнув в огонь, я забрал у Стеффена свои четки и начал одеваться. Штаны и сапоги худо-бедно просохли, оставались лишь слегка влажными, но уже не мокрыми, а вот куртку и стеганый колет толком выжать не получилось, их надевать пока было рано. Пришлось ограничиться изгвазданной в грязи рубахой.
После я отвязал от засевшего в голове ловчего болта палку и зашвырнул ее в камыши, а обрывок веревки отправил в костер. Отыскал в вещах свой кошель, мешочек с перстнями и документы, вернулся к огню и попытался осмыслить, во что же такое меня угораздило вляпаться.
За кого подручные барона аус Бергена приняли меня, если вознамерились выпотрошить магистра Вселенской комиссии по этике, невзирая на возможные последствия? Что за игра идет? Какие ставки на кону?
Увы, сумбурные вопросы брата Стеффена, выкрикнутые им в состоянии аффекта, положение дел не особо прояснили. Ясно было лишь одно: причина всему — ритуалы, которые проводил Клаус Шеер и которыми не на шутку заинтересовался Кабинет бдительности. Мое совершенно случайное участие в этом деле повлекло за собой предположение, будто я подчистил хвосты, когда лиловые жандармы вышли на след чернокнижника, вот ситуация и вышла из-под контроля.
Но при чем здесь Сильвио де ла Вега? На кого работает южанин: на подельников убитого мной бакалавра, на ведомство аус Бергена или на некую третью сторону, таящуюся в тени? И в сотрудничестве с кем подозревали меня самого?
Греясь у костерка, я выдвигал и отбрасывал одну теорию за другой и в итоге пришел к заключению, что Сильвио никак не был связан ни с Клаусом Шеером, ни с Кабинетом бдительности. Угрожай мы с Хорхе его патрону, южанин действовал бы куда решительней и точно не стал бы наблюдать за развитием ситуации со стороны. А ведомству барона аус Бергена чернокнижник требовался целым и невредимым. Приказ произвести арест заставил бы Сильвио вмешаться, даже невзирая на риск для жизни.
Итак, де ла Вега связан с кем-то третьим. И что мне это дает? А ничего. Ровным счетом ничего.
Заготовленного рыбаками валежника до рассвета не хватило. Под конец пришлось разобрать и спалить рыбацкий навес, и даже так первые лучи солнца я встретил, отогревая ладони у едва теплившихся углей. Сухие камыши прогорали вмиг, их сбор попросту не имел никакого смысла.
Пока горел костер, я просушил и зарядил свои пистоли. Помимо них, кинжала и стилета в моем распоряжении оказались мушкет и арбалет, два фальшиона и несколько клинков покороче. Оружие герхардианцев брать не стал, хватило и собственного железа; разве что не на шутку заинтересовался штуцером. И дело было даже не в его невеликих размерах — внимание привлек необычный дульный срез. Внутренний канал ствола оказался не привычно круглым, а неправильной формы, со сглаженными выступами, которые уходили вглубь семью скрученными волнами.
Столь сложное устройство породило множество вопросов, но факт оставался фактом: брат Гил умудрился с первого же выстрела поразить цель на расстоянии как минимум двадцать пять дюжин шагов. Штуцер я решил придержать.
На исходе ночи вновь начала бить дрожь, и дело было уже не в холоде — мне просто стало очень-очень плохо. И прежде не лучшим образом себя чувствовал, а тут как-то разом все навалилось, словно жизненные силы покинули. Жутко саднили ободранные веревками запястья, лодыжки и шея, а каждое движение сопровождалось вспышками боли в отбитом животе; ниже ребер там наливались огромные синяки.
Обращаться к эфирному телу я не рискнул. На меня и без того с некоторым запозданием накатила расплата за излишнее усердие в сотворении чар: вновь загудели в ушах призрачные осы и понемногу начала гореть огнем левая кисть. Какое-то время я сидел, судорожно стискивая в левом кулаке янтарные четки, потом не выдержал, поставил на огонь горшок и опустил в воду заготовку волшебного жезла. Тогда-то и спалил последние полешки, желая вытянуть из дубовой палки остатки пропитавшей ее настойки корня мандрагоры.
Получившийся отвар отдавал болотиной, и все же добавлять в горшок травы из запасов ловчего я не рискнул. Черпал кипяток обколотой кружкой, давился, но пил. Несколько раз накатывали приступы тошноты и меня начинало полоскать, прошибал холодный nor, а потом мало-помалу боль стихла, накатила апатия и сонливость. Возникло даже подозрение, что переборщил с зельем, поэтому не смыкал глаз, опасаясь уснуть и уже не проснуться.
Когда мрак рассеяли лучи еще толком не поднявшегося из-за горизонта солнца, я надел стеганый колет, поверх затянул перевязь брата Гила и устроил в ней пару пистолей. Одежда была мерзко влажной, но с этим сейчас ничего поделать было нельзя, холод и неприятную сырость оставалось лишь перетерпеть.