Нелетная погода(Рассказы)
Шрифт:
И вот: «Инженером там Краскин Петр Алексеевич…» По имени и отчеству представил мне Петюнчика начстрой. Значит, его здесь уважают. Значит, напрасно я о нем беспокоился.
Я был весь в ожидании встречи. А произошла она неожиданно, на пути к гостинице. Передо мной вдруг появился низкорослый, широкий в плечах, полный, с маленькими глазками капитан. Петюнчик! Мы крепко обнялись.
— А ты все старлей? — кивнул он на мои погоны.
— Я же бортмеханик. Да и нравится мне это звание. Старший, понимаешь, старший лейтенант! Лейтенантов много, сотни, тысячи, а ты старше их
Но Петюнчик не понял шутки, криво усмехнулся:
— Брось заливать, Иван. Неудачник, как никто, ловко утешает и себя, и других.
И уже серьезно, озабоченно спросил:
— Ты где остановился?
— В гостинице, думаю…
— Тогда устраивайся, а потом забирай семейство и — ко мне в гости!
Вечером мы сидели в уютной квартире Краскиных. Пили вино из маленьких рюмочек, закусывали.
— Знаешь, я в гарнизоне живу. Весь на виду. Много нельзя, — зачем-то оправдывался Петюнчик.
А я был доволен. Лариска тоже. Жена Петюнчика Люба ушла на кухню за очередным блюдом. Краскин, откинувшись на спинку стула, прищурил глазки и заговорил своим прежним голоском, чистым и тонким, как колокольчик:
— Не верится, что когда-то ты был моим начальником, а я сырой-сырой, зеленый технарь учился у тебя, перенимал опыт. А вот сейчас я — твой начальник. Интересно…
— Чего на свете не бывает, — отшутился я.
Люба принесла пирожки.
— Пробуйте, это манты — национальное узбекское блюдо.
— Расскажи, Алексеич, как живешь? Как служба идет? — спросила Лариса.
— Как и везде, — вяло отозвался Петюнчик. Лицо его вдруг сделалось озабоченным, набежали морщинки. — Вот ты, — повернулся он ко мне, — да и остальные техники так думают: вот, мол, инженер… ходит, указаньица дает. А я поработал и понял: тяжелое это дело руководителем быть. Недавно Любаша заболела. Командир говорит: «Что ж, Краскин, не ходи пока на работу». Комэск наш мужик умный, а вот скажет же! Да не выйди я хоть один день, там черт знает что натворят. Вам что, а меня давит ответственность!
Петюнчик достал папиросу из моей коробки, неумело задымил. Стыли горячие манты, но я так и не притронулся к ним. У меня пропал аппетит. Бедолага! Он один, святой и праведный, тянет лямку за всех. С трудом, правда, но я все-таки смолчал. А мне очень хотелось встать, надеть фуражку и взять под козырек: «Разрешите быть свободным, товарищ капитан?»
Я не сделал этого, а если бы я поступил именно так, Петюнчик, наверное, ничего бы не понял и воспринял это как должное.
Он взял со стола массивную, из чистого хрусталя, пепельницу, и морщины озабоченности мигом преобразились в веселые лучики.
— Вот это подарок! На всю жизнь… От Николая Павловича, инженера полка. Сейчас я с одним подполковником дружу. А комэск наш, Вася Смирнов, тот вообще… Я с ним запросто, на «ты»…
Петюнчик по-своему понимал жизнь, по-своему
Ушли мы от него рано. Я расстроился. «Вот тебе и поговорили», — думал я с горечью. А тут еще Лариска по дороге в гостиницу хватилась: «Ой, сумочку забыла. Сбегай, пожалуйста». Пришлось возвращаться. Петюнчик сидел за письменным столом и что-то выписывал в тетрадь из книги, которая лежала перед ним. Он был так увлечен и занят, что не заметил меня. И только, когда Люба окликнула меня, он поднял голову:
— Кочетов? — И снова погрузился в бумаги. — Понимаешь, сижу над заданием, я же в академии… Слава богу, на четвертом. Да, а ты, собственно, чего вернулся?
На следующий день Петюнчик при встрече протянул мне руку, не останавливаясь, и на ходу буркнул:
— Готовься, Кочетов, к зачетам. Сдавать будешь мне.
Зачеты так зачеты. Прежде чем доверить самолет, должен же инженер выяснить, что знает новичок.
Зачеты я сдал. Принял самолет, и жизнь вошла в привычную колею. Через три дня Петюнчик, смотрю, подходит к моему самолету. А я на самой верхотуре. Сижу, помогаю радисту антенну установить. Снизу слышу раздраженный голос:
— Кочетов, готовьте самолет к осмотру.
Осматривал Петюнчик легко, играючи, с непостижимым проворством. Однако не бегло, а с той дотошной внимательностью, от которой не ускользнет никакая мелочь. Я восхищенно следил за его руками. Короткие и толстые пальцы, неуклюжие от природы, сейчас ловко сновали меж ребристыми цилиндрами, агрегатами и разноцветными трубками, ощупывали каждый винтик, каждый болтик. Много и трудно тренированные, они проникали в места, недоступные глазу и всегда безошибочно определяли состояние тяг или дюритов. Золотые руки! Я задумчиво улыбался. И не просто так, не без причины. Я улыбался в равной степени прошлому и настоящему. Правда, мне было смешно. Давно ли эти же руки, грубые и непослушные, злобно швыряли инструмент в разные стороны!
— Вы, Кочетов, не улыбайтесь. Рано еще… — строго сказал Петюнчик. — Кстати, вы почему мне не докладываете? В следующий раз «дыню» получите. Поняли?
Я был сражен наповал.
— Товарищ капитан, я же наверху был и…
Петюнчик гневно перебил меня:
— А если бы генерал подходил? Вы б его, небось, из-под земли увидели и доложили. А разницы никакой нет. Старший есть старший. Давай рабочую тетрадь.
Я метнулся в самолет. Спускаясь по стремянке, на ходу развернул тетрадь, отыскивая место для записей об осмотрах.
Но Петюнчика уже не было у машины. Вместо него тут стоял молодой техник соседнего самолета.
— Вон капитан, с инженером полка беседует, — кивнул он в сторону. — А он вас милостиво разносил… Строго, но не грубо. Новость! На партсобрании, что ли, продраили? Нет, право-слово, удивительно! Вы ведь его еще не знаете… Сейчас вот уйдет подполковник и понесется по стоянке: «Лодыри! Шаромыжники! Разговорчики! „Дыню“ воткну — во какую!» И втыкает он «дыни», взыскания то есть, налево и направо. Все ему чудится, что он один за дело болеет, а остальные свинью стараются ему подложить. Ну и дает нам понять, по поводу и без повода, что он самый умный…