Нелюбим
Шрифт:
В тот вечер он долго сидел у телевизора, смотрел на экран, за пульсирующей поверхностью которого менялись события, мелькали лица, а сам думал о Нике. В голове снова и снова проигрывалась ее история. Дума о ней стала его болью, она горела и ныла в нем, невыносимая, как нарыв. Он всерьез стал подумывать, что это его проклятье и, перебирая жизнь свою, пытался нащупать причину, гадал: за что? За какие грехи, за какие проступки? Что он сделал не так? Когда? Откуда и с каких пор тянется за ним этот хвост? Спрашивал себя – и не находил ответа. Худого в жизни он совершал на удивление мало, так, что и не вспомнить сразу ничего такого, за что было стыдно, чего вспоминать не хотелось. Но ведь и хорошего делал тоже не слишком густо. Может быть, в этом причина? Но ведь глупо, ей богу, на самом деле, он жил так,
Он временами отрывался от своих мыслей, всплывал на поверхность реальности, чтобы глотнуть воздуха, отдышаться перед новым погружением, и тогда его сознание обтекали джеты информации, исторгаемые из черной дыры телевизора. Он в принудительном порядке узнавал, что на другой стороне планеты кто-то продолжает готовиться к войне, что по Африке вновь пронесся ураган, а на юге страны крестьяне успешно готовятся к весеннему севу. Но, не воспламенившись душой от совсем неярких искр новостей, он хватал нужного ему кислорода и вновь погружался в свои внутренние воды переживаний. Он опять вспоминал Лалеллу, и ее губительную красоту. Сравнивая красивое лицо художницы с утонченным образом Ники, он вздрагивал от понимания, что, знай ее живую, или яви она ему свой лик полугодом раньше, он, пожалуй, не обратил бы на Лалеллу внимания. Он ее не заметил бы. Хотя, если отрешиться, они так похожи…
– Совершенно очевидно, – рассуждал он вслух, – теперь очевидно, что красота Лалеллы – неживая, как отблеск, как отпечаток, как красота мраморной статуи. В ней нет огня, она жестока и холодна, как все ее рассказы. Хотя, пожалуй, нет. Огонь в ней есть, пламя в ней бьется, но какое-то темное, оно не греет, не обжигает, но лишь пугает. Ника совсем другое дело. Она вся одухотворенность, чувство, страдание, боль. Я полюбил бы ее за одно это.
Полюбил бы? Не слишком ли ты торопишься? Все-таки, непознанная субстанция, неведомая, как саламандра из пламени костра. И не кроется ли здесь нечто другое? Например, ловушка? Может? Может. Э, да ладно! Пуганая ворона куста боится. Держи себя в руках.
Так он раскачивался на волнах сознания, или памяти, погружался в них и всплывал наверх, пока однажды, в очередной раз вынырнув на поверхность реальности, не обнаружил устремленный на него бельмастый глаз телевизора. Глаз мигал так беспомощно и сиротливо, и только что не слезился. Устал и он, передачи, видно, давно уже окончились, можно было ложиться спать. Он нажал кнопку на пульте, глаз перестал подмигивать и враз потемнел, точно упало на него непроницаемое покрывало. Тант посмотрел в сторону кухни, и почувствовал легкое отвращение: есть не хотелось. Поворошил кочергой остывающие угли в камине, и они в ответ показали ему синие языки. Уже лежа в постели не удержался, взял с тумбочки газету, посмотреть перед сном. Надо быть в курсе происходящего, настраивал он себя. По привычке начал чтение с третьей страницы, с колонки «Происшествия», и первая же заметка привлекла его внимание. Она просто ошеломила его и прогнала напрочь сон. Статья называлась достаточно просто: «Гром небесный», но не в названии было дело. Тант прочитал:
«Вчера в отрогах Кратских гор, которые, как известно, находятся на западе Страны, случилось небывалое для этого времени года происшествие. Во второй половине дня вдруг поднялся ураганный ветер, небо потемнело, и разразилась гроза. Да-да, зимняя гроза! Первая в этом году!
Гр. Бобонца гроза застала в ста шагах от дома. Очевидно, он решил, что ничто не помешает ему добежать до спасительной кровли и укрыться под ней от дождя. Однако он ошибался. Путь ему неожиданно преградила шаровая молния. Шар, над разгадкой природы и тайны которого до сих пор бьются ученые, коснулся железного набалдашника посоха гр. Бобонца и взорвался. Гр. Бобонец от внезапной эксплозии потерял сознание, и упал замертво, прямо на месте. Но пострадавший быстро пришел в себя, видимо, благодаря потокам вода, низвергавшимся с неба не переставая. От дождя ему укрыться так и не удалось, он вымок до нитки и вдобавок заработал сильный насморк. Но, самая главная потеря: от взрыва молнии и последующего воспламенения сильно пострадала ондатровая шапка гр. Бобонца. Собственно, сгорела почти без остатка, невзирая на дождь. Удивительно и то, что голова хозяина, находившаяся в шапке, практически в эпицентре катаклизма, осталась цела. Как стало известно, гр. Бобонец за утраченную шапку собирается предъявить счет Академии Наук. И, как нам кажется, имеет на то все основания.
До каких же пор разгадка шаровой молнии не будет найдена? До каких пор будет исходить от нее угроза нашим шапкам?»
Воистину, все сведения Тант почерпывал из газет. Благословенные листки! Как нужны вы! Как прекрасно жить с вами! Кто вас придумал? Почему люди не знают своего героя? В наше время он непременно получил бы премию, и большую, никак не маленькую!
Так или почти так, в восклицательно-вопросительном ключе разговаривал Тант с собой утром следующего дня, восстав ото сна с созревшей целью навестить редакцию. Он пел, кружился по комнате и отчаянно размахивал руками, низвергая на пол все, что под них подворачивалось. И наплевать! Пусть валится все! Это не имеет никакого значения, даже наоборот, очень кстати, как салют. Теперь-то он знает!.. Фу ты, черт!
Под руку подвернулся довольно твердый дверной косяк. Наконец-то! Боль вцепилась в руку, как собака. От нее – и еще от неожиданности – захотелось кричать. Но Тант превозмог эту слабость. Он зажал руку между колен, придавил сверху другой рукой, присел, напрягся и – не закричал. Конечно! Это же совершенно очевидно! Он разыщет опаленного и вымоченного гр. Бобонца, с насморком или без, и сам с ним поговорит. Непременно сам, и чем скорей, тем лучше, пока свежи впечатления, пока не успел насочинять Бобонец больше, чем видел. Не может быть, чтобы он ничего не заметил, ничего не почувствовал. Ведь он просто обязан подсказать хоть что-нибудь еще! Любая информация может оказаться ценной, дать новый толчок, или указать направление дальнейшего поиска. А ищет он – Нику, важно не забывать. И, что бы там ни было, это все лучше, чем сидеть дома без дела! И… Нет, он должен что-то видеть. Эх, если бы самому!
В скором времени адрес гр. Бобонца был у него в кармане.
На Запад – путь неблизкий. Район тот хоть и обжитой, но и за двое суток до него не доберешься, – если встать на рельсы. Поэтому Тант сразу решил: только самолетом. Хотя, к слову признаться, полеты он переносил не слишком хорошо. Высоты не боялся совершенно, но рев турбин, вибрация, болтанка… Оно и понятно, привыкнуть к проявлениям жизнедеятельности самолетного организма не было у него возможности, летал он в своей жизни мало. Словом – рискнул. Но оказалось, что рейс на запад был лишь один, и тот вечером. Вот незадача! Да ладно, черт с ним. Подождем!
Эти голубые, на выкате, глаза, ясные, как небо, и огромные, как весь воздушный флот.
– Во сколько будем на месте?
– В 19. 35 по местному времени. Полетное время три с половиной часа, – отрапортовала кассир, вытягивая губы дудочкой. Форменный мундирчик сидел на ее ладной фигурке безукоризненно, олицетворяя собой порядок, точность и надежность фирмы. Тант, снедаемый тревогой и нетерпением, хотел было съязвить по поводу превосходно составленного расписания полетов, но, окунувшись в это чистое, честное, забывшее о личных желаниях, лицо, не смог. И похвалил себя за сдержанность.
– Хорошо, – согласился он, – допустим. И поинтересовался: – А где же там можно найти приют в это время? Не подскажете? Город незнакомый.
– В аэропорту имеется гостиница.
– Вот как. Предусмотрели, значит.
– Все для удобства пассажиров, – и в глазах ее не было и тени сомнения.
– Правда? А фирма гарантирует?
Девушка внимательно посмотрела на него и неожиданно улыбнулась. Исчезла чопорность, растворилась официальность, и строгая работница превратилась в милое создание, которому, казалось, больше всего идет домашний халат. И тапочки, естественно, с помпонами.