НЕлюбовные истории
Шрифт:
Я ревел и ревел, размазывая слезы и сопли по уже ненужной ей подушке.
И тут мой телефон ожил. Я мгновенно взял трубку и выкрикнул:
– Нина?!
– Да… но откуда?.. – ответил мужской голос.
Сначала я подумал, что это «другой», но все еще на что-то способная голова уловила несостыковку, и я глянул на экран мобильника. Звонил мой коллега, и это окончательно сбило меня с толку.
– Игорь?
– Да. Да, что случилось? – я попытался выровнять голос.
– Нина…
Я не мог понять, откуда он знает
– Её только что привезли. Нужна срочная операция. Где ты?
– Сейчас буду.
Не зная, что случилось, я уже бежал обратно в больницу, потому что Нине нужна была помощь. Это все, что на тот момент имело значение. О другом я и думать не мог.
Ознакомившись с заключением, я метнулся в операционную с одной только мыслью: «Я должен ее спасти».
Она попала в аварию. Ей пробило грудную клетку, множественные переломы верхних и нижних конечностей – ее ласковых рук и стройных ножек – состояние критическое.
Нина умирала. Моя Нина, которая провожала меня на работу вне зависимости от того, как рано приходилось вставать. Она ставила будильник раньше, чтобы успеть приготовить мне завтрак. Делала массаж, когда я приходил уставший с работы. Терпела мои менторские замашки и молча проветривала кухню, когда мне лень было выйти на балкон покурить.
Я увидел ее распластанное тело на операционном столе. Не помню, как готовился к операции: мыл руки, надевал перчатки и оказался в маске. Помню только ее разомкнутые губы под запотевающей маской для анестезии. Губы, которыми она целовала меня. Губы, которыми она прикасалась к члену «другого»…
«Так тебе и надо», – вдруг вспыхнуло в воспаленном сознании. Я испугался собственных мыслей и сделал глубокий вдох. Так нельзя, она – моя пациентка, я обязан ее спасти. «Ты это заслужила», – не успокаивался внутренний голос, зарождая во мне былую ярость. Не самое подходящее время для злости. Я же давал клятву Гиппократа. И ведь это же… Нина.
Ее маленькие сисечки обрамляли рваную рану посреди грудной клетки – при ударе руль сломался и повредил ее. Она никогда уже не сможет быть прежней. И я никогда не смогу относиться к ней как раньше, ведь она предала меня.
– Распатор, – скомандовал я. И тут до меня начало доходить, что я уже в самом разгаре операции. Мое сознание разделилось надвое: один я выполнял свой долг, второй же наблюдал со стороны за действиями первого и думал о том, а правильно ли он поступает.
«Это твой шанс», – шептала злость.
Руки продолжали вынимать осколки руля и ребер.
«Никто и не заподозрит».
Первый не останавливался, а Второй начал прислушиваться к голосу.
«Она уже не твоя Нина. Бросила тебя по смс-ке, как безмозглого пацана. Тебе не надо ее убивать. Просто не дай ей выжить».
Ее сердце билось и кровоточило от ран, нанесенных осколками.
Мое сердце обливалось кровью от раны, нанесенной ею.
Она была беззащитна. Ничего не могла сделать или изменить. Как и я, когда совсем недавно читал ее сообщения.
А теперь я мог взять в руки ее нелюбящее сердце. И сжать, как резиновую игрушку для щенка.
Второй разглядывал большой осколок и уже знал, что собирается сделать, пока Первый все еще спасал жизнь Нины. Судьба ее была в моих руках. Одно верное «неверное» движение – и ее больше нет.
Я мешкал. Ведь никогда раньше мне не приходилось осознанно давать человеку не выжить. Да, пациенты умирали на моем столе, но никогда это не было нарочно. Со своей стороны я делал все, что мог.
Осколок пробил межжелудочковую перегородку. Первый извлек его и собирался ставить заплатку, но Второй решил, что пришло его время. Больничка наша не оснащена кучей современных наворотов, главное – это врачи. Мы следуем не камерам, а своим глазам. Мои глаза видели размер осколка, мой мозг понимал, что он со стопроцентной вероятностью повредил перегородку, моя злость заставила меня зашить поверхностное повреждение сердца и оставить Нину умирать.
Кардиомонитор зафиксировал систолический шум, но никто из присутствующих не отметил, что он за пределами нормы.
– Отсос, – скомандовал я, вычисляя, сколько моей пациентке осталось жить.
Верка тут же сунула отсос. По ним она была спец.
Под конец я зафиксировал сломанные и резекционированные ребра лигатурами, зашил рану и понял, что натворил.
Я отобрал у Нины шанс на выживание. Своими собственными руками лишил ее возможности остаться в живых.
– Надеюсь, все обойдется, – сказал мой ассистент. Тот, который недавно звонил мне и сообщил о том, что с Ниной случилось несчастье.
Я было открыл рот, но коллега еще не закончил.
– Ваш друг умер, – он положил мне руку на плечо и легонько сжал в знак поддержки.
– Что?..
– С ней был пассажир.
– Пассажир? – процедил я сквозь зубы и резко передумал исправлять свою «ошибку».
– Ты не знал? – рука сползла с моего плеча.
– Знал, – я рывком стянул перчатки и покинул операционную.
Нина умерла, так и не придя в сознание.
Вскрытие обнаружило разрыв межжелудочковой перегородки, но моей вины в смерти пациентки усмотрено не было.
Я и сам старался убедить себя в том, что ни в чем не виноват. Она сама влетела в лобовое. Сама вынудила оставить ее умирать. Сама.
Я тут был ни при чем. Просто не стал помогать. Но не убивал же…
Почему же тогда всякий раз, закрывая глаза, я видел ее раскуроченную грудную клетку с окровавленным сердцем, отбивающим сбивчивый ритм? Оно было таким же, как миллионы других. Я бы не отличил его среди кучи сердец, извлеченных при вскрытии. Но видел я именно его. Как оно билось, как я зашивал рану, зная, что прячу в ней затаившуюся смерть.