Нельзя бежать с Колымы
Шрифт:
Нас настигли на третий день. Думаю, что заложил оленевод, встретившийся нам по пути. Мы разжились у него банкой тушенки и съели это аппетитное мясо, самое вкусное в моей жизни. А потом мы ушли и на следующий день услышали далекий лай собак. Вохровцы! Сарыч побледнел.
– Там Довбня.
Сначала, когда я попал в лагерь, то думал, что это прозвище белобрысого ефрейтора, но оказалось, что это его фамилия. Довбня с удовольствием ходил в облавы. Пойманный беглец – это премия, внеочередной отпуск, причем
– Откуда вы знаете, что он там? – спросил я.
– Чувствую.
Мы побежали. Бежали просто от отчаянья, зная, что уже не уйти. Лай приближался. Внезапно Волков развернулся и побежал к преследователям с поднятыми руками.
– Не стреляйте!
Коваленко дернулся, но я схватил его за плечо.
– Пусть идет.
Сарыч тяжело дышал, но старался не отставать от нас. За нашими спинами раздался выстрел и вскрик камчадала. После выстрелы застучали чаще.
На бегу я резанул по запястью острым камнем, который предусмотрительно подобрал на привале. Закапала кровь.
– Не надо, Раймонд, – сказал Сарыч.
Но вокруг меня уже сгустились тени, касались холодными пальцами. Помогите, чего же вы ждете, просил я. Но тени неслышно смеялись. Я бежал, а они летали рядом, смеясь и ожидая поживы.
– Бегите! – закричал Сарыч, остановился и распростер руки в стороны.
Я задержался, чтобы увидеть, как из его ладоней исходит свет.
– Да беги ты, Раймонд! – Сарыч говорил из последних сил.
Я увидел, как пули будто натыкаются на преграду из света и падают на землю. Как два подбежавших пса опустились к ногам Сарыча, свернулись калачиком, словно нашкодившие щенки.
– Бегите!
Тени вокруг меня исчезли. Коваленко побежал, а я нет. Сарыч жертвовал собой, пытаясь спасти нас, но я не мог заставить себя сделать шаг.
Одна из пуль пролетела сквозь гаснущий свет, и затылок Сарыча взорвался кровавыми брызгами. Вторая попала в меня. Я упал и сквозь мглу, затмевающую сознание, слышал слова подоспевших вохровцев:
«Эти готовы, ловите последнего».
«Керенков, слышь, стрелок, покажи класс».
«Сейчас…»
Выстрел и далекий вскрик.
Кто-то склонился надо мной, и руку обожгло лезвие ножа, отрезающее кисть.
Я шел по ночной улице. Одноэтажные дома разглядывали меня горящими окнами с задернутыми занавесками. Где-то завыла собака.
Я поднял правую руку и посмотрел на невредимую ладонь. Затем достал из кармана пистолет. Холод металла передался телу.
Как говорил Сарыч, такие, как я, умеют только убивать. Воспоминания вызывали боль. Как я не пытался, всё равно не мог вспомнить события после погони. Помню лишь слова вохровцев, боль от отрезаемой руки, дальше помню, как возвращаюсь на поезде в свой город, и горячий чай в стакане, который принесла мне проводница.
Сарыч говорил, что если твоя цель сильна, то даже смерть не сможет тебя удержать. Кого я просил перед смертью, когда мне, еще живому, отрезали руку? К кому обращался? Я не помню.
Неужели моя жажда мести была столь сильна, что тьма меня отпустила? Или я сбежал сам? Сбежал, как бежал когда-то с Колымы? Для чего тогда предназначен?
Я развернулся и зашагал обратно к дому матери моего врага, всё убыстряя шаг. В конце перешел на бег и впервые за дни возвращения почувствовал, как у меня бьется сердце.
Я успел – они стояли на пороге, двое энкавэдэшников. Над их головами на двери ядовитым зеленым светом светился знак.
– Открывайте!
Я рассмеялся за их спинами, потому что успел. Они обернулись, и я выстрелил. Пуля попала одному в грудь, его отшвырнуло на открывающуюся дверь. Второй вскинул руку с оружием. Выстрел!
«Керенков, слышь, стрелок, покажи класс».
Пуля попала мне в грудь, я упал на землю. Поднялся. В доме кричала Аделаида Сергеевна. Вторая пуля угодила мне в голову. Но на этот раз я удержался на ногах, поднял пистолет и нажал на спуск.
Наступила тишина. Я переступил через лежащие тела и открыл дверь.
– Идемте, – протянул я руку плачущей старушке.
Она несмело, как сквозь сон, вложила в нее свою ладонь.
– Я отведу вас к одному человеку, вы у него переждете, а потом уедете. Его зовут Вася Соколов, он славный парень, он вас приютит. Знаете, его в молодости называли Шпротом, уж очень он любил эти рыбные консервы.
Я говорил, и мне почему-то было хорошо на душе. Аделаида Сергеевна уже не плакала, лишь слегка всхлипывала и семенила следом за мной сквозь темный сад. Перед нами расступались деревья, но в моих воспоминаниях появлялся другой лес из низкорослых берез. На его опушке возвышались четыре могилы беглецов.
Кто-то, наверное, геологи, поставили у могил деревянный крест.