Немцы в городе
Шрифт:
– Можете присаживаться, басурманы… – подумав, сказал я, и уставшие китайцы покидали на землю свои мешки и брякнулись на них задницами, отчего в небо взлетело очередное облако пыли.
Они тихо залопотали по-своему, что-то обсуждая, а я тем временем вскрыл особой важности пакет и обнаружил в нем сложенный вчетверо обрывок пожелтевшего газетного листа с нанесенными поверх печатного текста каракулями.
«Предписываю… фельдфебелю Константинову И. Б. доставить вверенные ему объекты (в кол-ве 20 голов) в пункт № 1 Дальневосточной революционной республики. По пути следования приказываю кормить
За отказ выполнения приказа или утерю хотя бы одного из конвоируемых объектов предусматривается наказание виновного путем насаживания его на исправительный революционный кол.
Член дальневосточного реввоенсовета, Верховный комиссар Дальневосточной революционной республики товарищ Гусман Е. М.».
– Ну и где мне искать этот пункт номер один… – проворчал я для проформы, твердо зная, что выполню приказ члена дальневосточного реввоенсовета во что бы то ни стало, даже путем полного прекращения своей индивидуальной жизни в виде добровольного пожертвования ее в плавильный котел революции, и на всякий случай строго посмотрел на притихших китайцев, словно они могли подсказать ответ. – Видали, басурманы, какая выходит незапланированная закавыка… Дело-то, видать, сурьезное…
Китайцы прочувствовали важность момента, начали испуганно вставать, не отрывая от меня своих узких похмельных глаз.
– Сидите уж… – все так же ворчливо сказал я и машинально подкрутил пальцем правый ус.
Потом остро почувствовал голод, вспомнил про половинку питательного черного кирпича с отрубями, про витамины в виде луковицы, но усилием воли оборвал желание приступить к поглощению пищи немедленно. Сначала следовало разобраться с подопечными, в случае халатной утери хотя бы одного из которых с меня бы спросил строгий и справедливый ревтрибунал.
– Жратва-то у вас хоть есть? – хмуро бросил я.
– Нету златвы, нацяльник… – пискнул китаец, которого я выделил сразу, потому что он был на полголовы выше своих соплеменников и доставал мне до груди. Больше он ничем не выделялся и походил на товарищей, как любая песчинка на своих сестер.
– Чем же мне вас питать-то, чтоб не передохли ненароком… – пробормотал я, а китайцы смотрели виновато, словно были настоящими разумными существами и понимали, что создают мне проблемы. – А ну, поди сюда, – позвал я запримеченного басурмана.
Он вскочил, застыл в растерянности, и только тогда я сообразил, что он не может выполнить приказ по причине прочной скованности цепью.
– Может расковать вас, басурманов, под свою ответственность… – раздумчиво спросил я себя вслух, и китаец закивал часто, как китайский болванчик.
– Расикуй, расикуй, нацяльник… – залопотал он, в то время как я хлопал себя по карманам в поиске куда-то запропастившегося ключа в виде согнутого под прямым углом гвоздя. – Мы и пойдем ловчее, и пропитание себе сами сможем разыскать.
– Да куда ж «расикуй», – проворчал я, замечая, что у китайца прямо на глазах начинает улучшаться нормальная человеческая речь. – А дисциплина? А ну как разбежитесь у меня по степи, ищи вас потом. За вами, басурманами, пригляд нужон… Во, видали? – В подкрепление своих раздумчивых слов я потряс в
– Пригляд, да… нузон, да…
– С другой стороны, цепи есть проявление буржуазного угнетения трудящего класса, – сказал я и опять охлопал карманы с целью отыскания ключа от огромного амбарного замка, замыкающего связующую китайцев цепь. – На-ка вот, лови… Только скажи своим, чтоб изволили вести себя культурно, потому как все вы находитесь на территории Российской Федерации, вследствие чего обязаны скрупулезно соблюдать ее установленную законность, – строго напомнил я, перед тем как кинуть китайцу инструмент освобождения от гнетущей китайский пролетариат цепи.
Я хотел что-то добавить, и тут заприметил еще одну бумажку, не замеченную раньше по причине ее ветхости и прилипания к внутренней поверхности пакета. Бумажка оказалась картой, нарисованной химическим карандашом на втором обрывке газеты, и на ней был обозначен искомый пункт № 1, к которому я должен был следовать согласно приказу Верховного дальневосточного комиссара товарища Гусмана. По революционным меркам пункт был совсем рядом, километрах в семи.
– Привал окончен, – сказал я и потянулся за трехлинейкой. – Пошли, басурманы, сдам вас, кому следует…
И не обращая внимания на встревоженно загомонивших на своем языке китайцев, первым потопал к горизонту, думая, до чего же замечательным нарекли меня именем. Иван… Оно звучало солидно, увесисто, и виделись при произнесении этого имени широкие грубые ступни с ороговевшими подошвами и желтыми обломанными ногтями, вдавливаемые грузным телом в степную пыль и не страшащиеся не только мелких камней или сучков с хвойными иголками, но не обращающие внимания даже на бутылочные осколки – такое вот это имя и такие вот у него ноги, которым никакие контрреволюционные преграды нипочем.
Пункт № 1 оказался комбикормовым комбинатом, на котором не только отказались принимать моих китайцев, но даже не пустили нас дальше проходной.
– Куда ж я у тебя их приму! – закричал, выскочив на разбитое каменное крыльцо, всклокоченного вида вахтер в рваном ватнике. Красными от недосыпа глазами он брезгливо оглядел моих понурых подопечных и сказал: – Разве ж это китаец… Одно это недоразумение, а не китаец, вот что я тебе, мил-человек, скажу… – И с революционной окончательностью завершил, как отрезал: – А ну, вертай назад, в степь, иначе сейчас доложу кому след о твоем неподчинении, не посмотрю, что ты фельдфебель!
– Ну дык это… – растерянно промямлил я. – Чем же мне их в голой степи питать-то, коль надлежит вертаться назад… Нет уж, служивый, ты мне выдай-ка тогда соответствующий документ, и чтоб документ тот был заверен фиолетовыми штемпселями и прочими уведомляющими атрибутами… А ежели ты думаешь, что я тут к вам без дела пришел или подученный кем-то, то вот тебе мой пролетарский ответ… – Я рванул ворот гимнастерки, так, что посыпались пуговицы, и дальнейшим движением трудовых рук с треском располовинил на груди тельник: – На, стреляй! Стреляй со всей эффективностью в мое революционное сердце! Стреляй, гад, а иначе не получится у нас подходящего разговора, и не возникнет никогда моего к тебе доверия!