Немецкий детектив
Шрифт:
— После такой ночи у тебя еще хорошее настроение! — с завистью заметил Кребс, усаживаясь в жесткое кресло для допрашиваемых. — Наверное, это потому, что ты имеешь дело с чистой публикой.
— Эти аргументы мне слишком знакомы. — Циммерман отодвинул лежавший перед ним лист бумаги. — Я слышу их каждый раз, когда тебе хочется излить свои горести. В чем дело на этот раз?
— Я только хотел бы напомнить, что убийство, как ни жестоко это звучит, — событие ясное и однозначное. В моей работе все обстоит иначе. Чем я занимаюсь, с чем вожусь? Сперма, моча, фекалии,
— Ну давай же, Конрад, переходи к делу.
Кребс воздел свои руки, словно извиняясь за свои слова.
— Этой ночью мы вместе с отделом по борьбе с наркотиками провели несколько рейдов. По окрестностям Центрального вокзала и по некоторым местам в Швабингс. И набрали пеструю компанию обычных типов — пьяных, накурившихся, наколовшихся наркотиками. До потери сознания. Весьма прискорбное зрелище, должен сказать.
— И кто был среди них? — взорвался Циммерман. — Скажи мне наконец!
— Твой сын Манфред.
— И что ты с ним сделал? — спросил Циммерман с закрытыми глазами. — Надрал задницу?
— Я ему не отец, — ответил Кребс.
— Но ты друг его отца, который вправе делать все, что сочтет нужным. Если я надеру ему задницу как отец, он сочтет, что я злоупотребляю родительским авторитетом. Вот ты и мог бы как друг помочь в этой ситуации.
— Знаешь, я часто испытываю бессилие, — тихо признался Конрад Кребс. — Нам бы в таких случаях нужно действовать как врачам, помогающим найти верный путь заблудшим, или как судьям, ищущим причины и мотивы неправедного поведения. Только не как представителям власти и организаторам репрессий.
— Но если еще и мы начнем играть в гуманизм, — жестко отрезал Циммерман, — все пропало! Прошу, забудь, что ты поймал сына своего друга. Ты арестовал человека, который нарушил закон!
— Иногда люди вроде тебя нагоняют на меня страх, — сказал Кребс. — Я боюсь жить и работать среди тех, кто считает холодное и безжалостное исполнение законов единственным смыслом своей деятельности. Но в твоем случае я в это не верю и, пока ты не докажешь обратное, верить не буду.
— Ну наконец я сказал ему все, что хотел, — удовлетворенно заметил Петер Вардайнер.
Сузанна глубже погрузилась в мягкое сиденье автомобиля, в котором муж вез ее по ночному городу. Уклончиво заметила:
— Не увлекайся, Петер. Какой-то Шмельц этого не стоит.
— Ты что, хочешь сказать, что его надо пощадить? Сузанна улыбнулась.
— Ты пощади себя. Зачем ты снова тратишь на него столько сил? Надеюсь, не из-за меня?
— Личные дела тут совершенно ни при чем. Это одна из возможностей очистить сферу нашей деятельности от людей, не знающих, что такое честь, и не способных создать что бы то ни было на благо людям.
— Но все это слова. — Она звонко рассмеялась. — И кто тебе поверит?
— Дело вовсе не в том, что случилось или не случилось до нашей женитьбы!
— А ты никогда и не
— Да меня это просто не интересует, — уж слишком яростно он убеждал ее, — и нет причин, чтобы интересовало. Наш брак основан на обоюдном понимании и уважении, на взаимно уважаемой свободе — и это привело нас к нынешней гармонии отношений.
— Ты был бы еще увереннее, — попробовала еще раз Сузанна, — если бы знал, что было в действительности между мной и Шмельцем.
— Нет, — строго отрезал он. — Личная жизнь Шмельца меня не занимает. Как человек он мне отвратителен. И говорю тебе: он ничего не стоит не только как человек, но и как журналист. Это аморальный, безответственный и бездарный тип, просто беспринципный выскочка.
— Прошу тебя, Петер, — нежно сказала она, — не ищи ты себе приключений! Я могу предложить тебе кое-что получше.
Три интермеццо между Сузанной и Анатолем из тех времен, когда Сузанна еще не стала фрау Вардайнер.
Кафе в центре города на Зонненштрассе, 1961. Говорит Анатоль Шмельц:
— Кое-кто, фройляйн Бендер, обратил мое внимание на вас, и я позволил себе пригласить ва» С сюда. Ваша статья о строительных премьерах в столице была великолепна. Ясна по мысли и хорошо читалась. Вы хотели бы сотрудничать со мной, точнее говоря, с моей газетой, которую мы собираемся расширить?
Ночной клуб в Швабинге, Оккамштрассе, 1962. Снова говорит Анатоль Шмельц:
— Детка, вы просто талант! Думаю, Вардайнер просто не способен это оценить. А я, напротив, рад поддержать наши исключительные способности. Готов предложить вам контракт и, если хотите, аванс в несколько тысяч марок, почему бы и нет?
Кафе в центре города, на Зонненштрассе, 1963. И на этот раз говорит Шмельц:
— Говоришь, Вардайнер хочет на тебе жениться? Но, милая моя, разве ты не знаешь, что он уже женат? Ладно, разумеется, я тоже, но ведь это совсем иное, я муж только на бумаге. Говоришь, он хочет развестись? Но если и так, он же запрет тебя в четырех стенах, и ты будешь жить в тени его честолюбия. Это я могу, моя милая, быть великодушным и предложить тебе совершенно независимую жизнь. С собственной квартирой, длительным контрактом и командировками за границу. Ведь это то, о чем ты мечтаешь.
Сузанна: Но жениться на мне ты не хочешь?
Шмельц: Это ничего не дало бы ни мне, ни тебе. Ты же знаешь, мы живем в католическом городе, и здесь господствуют вполне определенные нравы. Втихую можешь делать все что хочешь, только не противопоставляй себя общепринятой морали и официальным взглядам. Решившийся на развод — человек конченый. Кардинал, к примеру, никогда его не примет.
Сузанна: Петеру Вардайнеру на это наплевать, и мне тоже!