Немецкий детектив
Шрифт:
Шрейфогель: — Не могу сегодня не сказать вам несколько добрых слов. Мне кажется, ваша позиция, полная достоинства, понимания и человечности, в настоящее время не имеет равных в нашей печати.
Шмельц (скромно): — Я неустанно забочусь об этом, герр Шрейфогель.
Шрейфогель: — Знаете, я всегда был за гармоничное сотрудничество и взаимопонимание. Но к тем, кто достиг успеха, всегда испытывают зависть, враждебность и недоброжелательство.
Шмельц: —
Шрейфогель: — Знаете, уважаемый герр Шмельц, я этого не могу понять, но, к сожалению, факт, что в нашей столь демократичной стране в последнее время публично порицаются такие фундаментальные принципы, как творческие способности и созидательная активность индивидуума.
Шмельц (грустно): — К сожалению, должен согласиться, это имеет место.
Шрейфогель: — Приходится смириться с тем, что у нас существуют экстремисты, которые пытаются всеми средствами подрывать принципы нашей демократии, обеспечивающие свободу мышления и действий. Но ведь нельзя пассивно наблюдать, как некоторые официальные органы печати подыгрывают этим антидемократическим акциям, буквально популяризируют их, тем самым оказывая прямую и непрямую поддержку.
Шмельц: Полностью с вами согласен. Эти люди способны на любое насилие, не останавливаясь даже перед убийствами. И тем самым убивают нашу демократию. К таким мы в нашей газете всегда занимаем непримиримую позицию.
Шрейфогель: — Знаю, вы человек сильной воли, не какой-нибудь репортер-авантюрист, вроде… но я не буду упоминать Вардайнера. Но и вы не застрахованы от опасности, что среди ваших людей не появится черная овца. Такими экстремистами обычно руководят или глупость, или погоня за модой, или желание повысить свою ставку.
Шмельц: — Если вы имеете в виду нашего главного репортера…
Шрейфогель: — Вы, как всегда, правы, герр Шмельц. Этот человек в последнее время предпринял невероятные усилия, чтобы получить данные о моих делах, заказах, поставках и различных деловых операциях. Понятно, мне нечего бояться, но если кто-нибудь попытается раздуть вокруг меня скандал, служащий неким закулцсным целям, я буду вынужден…
— Этот Хорстман, — решительно перебил его Анатоль Шмельц, — для нашей газеты практически человек конченый.
Из заметок Карла Гольднера:
«Нынешняя ярмарка тщеславия вначале катилась по наезженной колее: сбор — поглощение в огромных количествах закусок и напитков — торжественные речи — снова выпивка — вступительный танец — выступление артистов (на этот раз был африканский балет) — появление короля и королевы бала с их гофмейстером и свитой — снова пьянство на полную катушку. Но главной сенсацией нынешнего журналистского бала стало присутствие Шрейфогеля.
А когда Шрейфогель встретился со Шмельцем, для Петера Вардайнера зазвучал колокол опасности. Каждый, не исключая меня, в эту минуту понял, что эти двое готовят какой-то заговор, последствия которого непредсказуемы. Петер Вардайнер при виде этого даже забыл о жене, сидящей рядом, а этого прекрасная фрау Сузанна не выносила. В душе я наслаждался, представляя, какое это может иметь развитие. Но еще понятия не имел о крупнейшей сенсации бала: что среди гостей находятся люди из криминальной полиции, которые понемногу просачивались из холла в главный зал».
К этому времени Хайнц Хорстман перестал быть человеком и превратился в предмет, предназначенный для изучения судебно-медицинским экспертом.
Когда комиссар Циммерман с фрау Хорстман около двух часов ночи добрались до отдела судмедэкспертизы на улице Петтенкофера, их провели прямо к начальнику.
Профессор Лобнер приветствовал Циммермана с сердечностью старого коллеги. Он был маленьким толстячком, чей могучий череп покрывала растрепанная грива седых волос. Быстрые голубые глаза сияли.
— Дорогой Циммерман, я не мог упустить случая поработать вместе с вами.
— Мы полагаем, что погибший стал жертвой дорожного происшествия. — Комиссар сразу перешел к делу.
— Знаете, я всегда чувствовал непреодолимое отвращение к автомобилям, — заявил профессор. — По-моему, это просто орудия убийства, за их рулями сидят тысячи потенциальных убийц. И этот случай только подтверждает мою точку зрения. Уже первый осмотр трупа…
— Дама, которую я сопровождаю, — предостерег Циммерман, — родственница покойного, профессор.
— Понимаю. — Лобнер рассеянно взглянул на Хельгу Хорстман, стоявшую позади. — Вы хотите произвести опознание? Это можно. Лицо почти не пострадало, если не считать нескольких синяков и ссадин.
— Вы готовы? — спросил Циммерман.
Хельга Хорстман кивнула и, двигаясь как манекен, направилась к операционному столу, над которым профессор включил целую гроздь рефлекторов. Под белым покрывалом вырисовывалось тело Хорстмана. Циммерман открыл голову покойного.
Хельга вздрогнула.
— Господи, — сказала она, — все то время, что я жила с ним, я чувствовала, что произойдет нечто подобное.
— Значит, это он, — констатировал Циммерман.
— Я хочу уйти, — воскликнула женщина и, задыхаясь, пробормотала: — Я не могу его видеть.
Глава II
Бал прессы свой пик уже миновал. Но переход от праздничного настроения к пьяному отупению мог занять еще несколько часов. Ассистент фон Гота с видом знатока просвещал Фельдера: